В вечере есть особая магия, о которой трудно сказать, но очень легко почувствовать.

Несмотря на количество отдыхающих, не было чувства испорченного блаженства. Город по-прежнему был далеко, цивилизация не сковывала своими бетонными джунглями. Даже отчётливые возгласы детей, шумные разговоры их родителей и припаркованные на берегу автомобили не создавали ту суматоху, от которой все так старательно бежали на отдых.

— Швартуемся! — выкрикнул дядя Лёша, изображая корабль, и подплыл к берегу.

— Пойду перекушу, — Алек, дрожа от холода, обратился к своему отцу.

Вылезать из воды — самое настоящее извращение. Даже в жаркий полдень это чревато появлением мурашек на коже, а уж вечером, когда солнце близится к горизонту, а всё вокруг стремительно остывает, так тем более. Руки рефлекторно сжались в кулаки, на худом теле так отчётливо ощущались холодные капли, стекающие с волос и плавательных шорт.

Алек был уверен, что он, бледный и худой, сейчас выглядел просто-напросто жалко. Уж лучше было бы дальше сидеть в воде, а не стучать зубами, ссутулившись на берегу, но желание что-нибудь съесть было слишком настойчивым.

— Не наедайся, скоро ужин будем готовить, — подметил Ярослав.

Безвременное «скоро» повисло в воздухе, явно не собираясь перекочевать в обозримое будущее; Егор и Беляк нашли себе занятие в зарослях у реки, родители продолжили свои сверхважные, особо взрослые разговоры.

Завершением каждого заплыва являлся этап закуски, чтобы придать своему тощему телу новую энергию. И самым лучшим вариантом являлись бутерброды, созданные из всего, что более-менее съедобно. Алек, уплетая свой второй бутерброд с сосисками, довольно поёжился, чуть сильнее укутавшись в серое махровое покрывало. Умиротворение. Глянув на проблески солнца, скрытого густыми ветвями, он в который раз оценил волшебство наступления сумерек. Будто почувствовав, он присмотрелся к кустам, что были в конце дороги, уходящей от лагеря: у поворота, тщательно скрывая себя от остальных, был Игорь.

«Закуской бывают не только бутерброды», — шаловливо подумал Алек, когда ему махнули рукой, и, двинувшись вперёд, обрадовался, что никто не читает его мысли.

— Хорошо отдыхаете, как я вижу, — Игорь сжал пальцы, преодолевая желание коснуться до мокрых прядей Алека, так забавно завивающихся. — Может, прогуляемся, как стемнеет?

— Я не против. Только купаться не будем, я мёрзну ужасно, — он проглотил последний кусок бутерброда. — Встретимся за этим деревом после заката.

— До встречи, моё вечернее солнце, — Игорь спешно развернулся, так нагло отзеркалив запрещённый приём Алека, и бегом устремился в сторону своего лагеря. Хотя на самом деле он просто решил таким образом скрыть накатившее смятение.

Родители взялись за готовку, тут же начав доносить отцовские мудрости до детей, как только начало смеркаться. Ярослав всегда старался научить Алека всему на свете, чувствуя, что это его прямой долг. Раньше он об этом забывал, но сейчас… внутри всё обрывалось всякий раз, когда он слышал злостное: «я не знаю, как это делать!». Он взял себе за правило, что будет стоять за сына горой, ведь рядом нет матери, которая научит своего ребёнка правильному. Ярослав не должен напоминать сыну о том, что её больше нет.

«Смотри и учись, как правильно разжигать костёр!» — куда же без подобных изречений? — «Картошку тыкай вилкой, если мягкая, значит уже готова», — излишние напоминания очевидного, казалось бы…

— А ты помнишь, как варить макароны? — Ярослав, увлечённо протыкая картошины ножом, повернулся к сыну.

— Да помню я, пап! В последний раз же хорошие получились, даже не кашей, — Алек злился, когда вопросы от папы сыпались нескончаемой лавиной. Его нисколько не радовало такое проявление заботы, он часто гневался в ответ, не всегда понимая, зачем вечно поучать.

— Ты помнишь, какими они на вкус были? Как соляная шахта! Сейчас оставим стряпню на плечи дяди Мише и пойдём пилить брёвна, — он похлопал сына по спине. Едва ли Ярослав обижался на язвительность ребёнка, он точно знал, что однажды тот поблагодарит его за всё.

— Егор, не хочешь заняться готовкой? — заговорил Михаил. Со стороны могло появиться впечатление, что он просто пытался перекинуть обязанности на своего сына, но это было совершенно не так. Просто у него был особенный подход ко всему.

— Конечно! И салат ещё сейчас нарежу, — Егор громко протопал босыми ногами по траве, направившись к отцу.

Родителям Егора очень хотелось верить в то, что они правда знают своего сына, но, после всего произошедшего, они начали глубоко сомневаться в этом. Их чадо, тот самый милый маленький мальчик, что мог в детстве писаться в кровать из-за кошмара, хотя перед сном смотрел всего лишь мультики; вежливый и всегда добрый, искренне старающийся примкнуть к обществу изо всех сил… Какая же страшная каша творилась в его голове, как оказалось!

Нет, всё же в нём осталось то, что всегда бросалось в глаза. Егор по-прежнему нуждался в проявлении собственной необходимости для остальных. И если обратиться к нему за помощью, он сделает всё, что в его силах. А порой и превзойдёт сам себя. Так, каждую поездку он пытался нарубить дров в прямом смысле, да только выходило в переносном; разгневанный, с топором в руках, ни разу он не вспоминал о том, что допускать ошибки — это нормально. Только всё больше ощущал зарождающуюся к самому себе жалость, что он не может помочь абсолютно всем.

Дядя Лёша шлялся по территории лагеря, оставив сына на произвол судьбы. Тот преспокойно гулял, подходя то к одному, то к другому, внимательно наблюдал за всеми действиями, комментировал. Совсем ещё ребёнок, с присущей наивностью и неугомонным любопытством. Богдан рос слишком активным мальчиком, даже спортивные секции не убавляли бесконечный запас энергии. А ещё, что довольно быстро заметили родители, он был далёк от чувства такта и скромности.

— И чего они все так рыдают? Она же была гадкой бабкой, — слишком громко изрёк Богдан, обращаясь к отцу. Стоя в чёрной одежде перед гробом, он ничуть не смутился толпы вокруг.

— Не говори так! — зашипела мама, одёрнув его за плечо, как только все обернулись в их сторону. Алексею пришлось извиниться перед друзьями семьи; сын и дочь этой женщины, на чьих похоронах они присутствовали, недовольно уставились на наглого ребёнка.

Когда они свернули не туда? В воспитании Богдана были проблемы, сколько бы они не старались их избежать. Несдержанный, он мог опозорить кого угодно и перед кем угодно, будь то учителя или же самые близкие друзья, словно учить его чему-либо попросту бесполезно. Но, если не учитывать этого, он никогда не делал того, что принято считать плохим: никаких битых стёкол, не обижал бездомных животных, не таскал девочек за волосы. Просто что-то упущено.

Алексей нет-нет, да и поглядывал на сына, которого было проще оставить в самостоятельном изучении окружающего мира; видимо, чувство того, что он заинтересовался сам, действовало на него благоприятно. Беляк с особым любопытством поглядывал, как Ярослав учил Алека пользоваться бензопилой. В глазах искрилось увлечение, он явно боялся упустить любой момент, внимательно слушая ликбез по устройству пилы.

Дети, конечно, часто не понимают правил, отчего нарушают чужие границы. Вопрос воспитания, которое зачастую дремлет глубоко внутри, постепенно просыпаясь с годами. Дядя Лёша иногда подмечал, что порой не узнаёт своего сына. Как, например, сейчас: янтарные глаза, в точности как у отца, уставились на бензопилу, на железную цепь. Он не слушает, он упрямо смотрит на цепь.

Оранжевый закат тускнел с каждым мгновением, оставалось всего-ничего до самого прекрасного момента в вечере, когда зарево доходило до своего пика. Небосклон в такие моменты вспыхивает красным совсем ненадолго, а затем на всё живое укладывается золотая вуаль от солнца, вот-вот собирающегося на покой. Последние трели птиц, которые должны смениться ласковыми мелодиями сверчков; и даже проснувшиеся назойливые комары не способны испортить ощущение магии в тот момент, когда землю застилает тёмное, непроглядное полотно не менее волшебной ночи.