— Правда? — спрашивает он. — Я не думал, что ты сможешь прожить больше одного дня, не найдя способа внести свой вклад в жизнь общества.

Она думает, что он шутит, но её лицо всё равно вспыхивает от гневного смущения, и она не отвечает ему. Вместо этого Гермиона устраивается в кресле, скрестив ноги, чтобы, как она надеется, перекрыть приток крови к клитору. Взяв в руки судебную записку, которую она прочитала в пятницу днём, она пытается сосредоточиться на словах, выведенных на пергаменте.

Но у неё не получается.

Её тело ещё не осознало, что время для игр закончилось. Чёрт возьми, всё должно было закончиться ещё два дня назад.

В тот самый момент, когда она начинает мысленно порицать своё безумное либидо, Малфой говорит:

— Прости, Грейнджер. Это должна была быть шутка, но я понял…

— Всё в порядке, — резко произносит она. — Обычно я довольно продуктивна в выходные дни.

Он кивает, его бледная кожа по-прежнему залита румянцем.

В воздухе витает напряжение, и оба они не решаются нарушить молчание. Но, пока она пытается прочесть отчёт, она время от времени чувствует на себе его взгляд. В этих глазах — сочетание мерцающего пламени и кристаллов инея, они одновременно согревают её изнутри и холодят кожу настолько, что по рукам бегут мурашки.

Гермиона знает, что неделя будет очень долгой. Тем не менее, она не может продолжать прогуливать работу, как бы некомфортно ей не было в его присутствии.

***

Всю неделю напряжение всё нарастало, они огрызались друг на друга так, как не огрызались уже давно. Он всё время выглядит обеспокоенным, анализируя внезапные изменения в её поведении и, вероятно, недоумевая, что он сделал, чтобы расстроить её. Кажется, он всегда винит себя — рефлекс после войны — вместо того, чтобы сперва рассмотреть иные варианты.

Она знает, что он нервничает и хочет спросить, что её беспокоит.

Но она молится, чтобы он этого не сделал, потому что она не уверена, что сможет спокойно солгать ему, и уж точно не признается, что с прошлых выходных каждую ночь её заводит мысль о нём в костюме ангела. Это стало бы унижением такого масштаба, с которым она ещё никогда не сталкивалась.

Всю неделю Гермиона гадала, не попала ли она под действие какого-то заклинания или не выпила ли приворотное зелье, но никаких признаков, указывающих на это, не было, и она сама готовила себе еду и питьё, зная, что приворотное зелье выветривается за считанные часы без повторного приёма.

В отчаянии она отправилась в маггловский Лондон, накупив вещей, которые вызывали смущение, особенно тогда, когда она думала о них в присутствии других людей. Продавец был услужлив, указал ей на самые популярные вибраторы, приносящие самые сильные оргазмы, рассказал о зажимах для сосков и стимуляторах.

Она импульсивно накупила кучу всего, но ничего из перечисленного не помогло. Её колени по-прежнему слабели, а желание всё так же бурлило в ней, совершенно неудовлетворённое и всепоглощающее. Грёзы — и наяву, и во сне — по-прежнему мучают её, становясь с каждым днём всё более яркими и опустошая и без того перенапряжённое тело.

Если завтра ей не станет лучше, придётся обратиться к целителю. Спросить, что с ней происходит, почему она не может насытить своё либидо.

Когда она задумывается о том, чтобы покинуть кабинет, Малфой прочищает горло и встаёт, подходя к её столу. Она ждёт, что он наклонится ближе, прикоснётся к ней, но он этого не делает. Ей нужно проверить, чувствует ли она что-нибудь схожее с тем, что видит в своих снах.

— Нам нужно поговорить, — говорит он, глядя на неё сверху вниз, как в её фантазиях, отчего её кожа воспламеняется. — Мы не можем продолжать работать так. Мы ничего не добьёмся.

Он прав. Она знает, что он прав — она ничего не успевает.

И вдруг что-то щёлкает. Он сказал «мы». Она понимает, что её отвлекает, и почему она ничего не успевает. Но что происходит с ним?

Это взаимно? Неужели его тоже мучают эротические сны? Может ли что-то в этом офисе — что-то в окружающей обстановке — быть причиной её проблем?

Или он просто ждёт, пока она закончит работу?

Она не знает.

— Мне очень жаль, — отвечает она, не в силах посмотреть ему прямо в глаза. — Мне кажется, со мной что-то не так. Я не могу сосредоточиться…

— Я знаю, — перебивает он, наконец, протягивая руку, чтобы коснуться её, и его пальцы хватают её за подбородок. Он никогда прежде не делал ничего подобного. Никогда не прикасался к ней, особенно к её лицу, и она чувствует искру, трепет осознания, который пронзает её до глубины души. Он осторожно наклоняет её голову назад, привлекая её внимание к себе. — Я тоже не могу.

Почувствовав его прикосновение, она без раздумий наклоняется вперёд, пытаясь приблизиться к нему. Что-то давит на её бёдра, и она вспоминает, что он стоит на противоположной стороне её стола, создавая барьер между их телами. Её сознание практически отключается, и она чувствует, как её сердце начинает учащённо биться, а тело становится более неуправляемым. Её внутренние мышцы сокращаются, сжимаясь вокруг пустоты, и она чувствует тепло, растекающееся по ней от макушки головы до кончиков пальцев ног.

Его пальцы нежно перемещаются от её подбородка к щеке, останавливаясь и обхватывая челюсть. Она наклоняется вперёд, наслаждаясь лёгким покалыванием, возникающим на её лице. Это напоминает ей о перьях, о том, как их ворсинки касались её кожи.

Малфой не отводит от неё взгляда, и она видит, как его серебристые глаза темнеют, меняются, как облака, когда надвигается летняя гроза, подавая ей ничтожный знак о приближающейся опасности. Гермиона хочет снова закрыть глаза, но она заворожена, его магнетизм притягивает её всё ближе и ближе с каждой пролетающей секундой.

Как мотылёк к пламени.

Как Икар к солнцу.

Она знает, что, если их губы соприкоснутся, она по-настоящему сгорит, и она не уверена, что её это волнует. Не в этот момент.

Если бы она мыслила рационально, возможно, приняла бы во внимание их рабочие отношения, мнение её друзей и его родителей. Но, проведя больше недели в неспособности утолить собственное желание, она отчаянно хочет почувствовать прикосновение другого. И его прикосновения — она уверена, что это именно то, в чём она нуждается. Её сны указывали ей на него, говоря ей, что он способен избавить её от тоски.

— Гермиона, — произносит он голосом, нежно ласкающим её имя, и она чувствует его дыхание на своей коже.

Она проводит языком по губам без всякой сознательной мысли, нарушив расстояние, образовавшееся между верхней и нижней губой, и его глаза из серых, как грозовая туча, превращаются в угольные. Когда она не отстраняется, он воспринимает это как приглашение, и его большой палец проводит по нижней губе, разделяя их ещё больше, и её дыхание сбивается.

— Я собираюсь поцеловать тебя. Скажи мне сейчас, если ты этого не хочешь.

Он напряжён, и понимает, что его контроль над собственным телом ослабевает. Возможно, постепенно, но когда он сдастся, она уверена, что пути назад не будет.

Она молчит, и он подходит ближе, сокращая расстояние между ними. От нескольких дюймов до сантиметров и миллиметров, а затем она подаётся вперёд и прижимается ртом к его губам. Их по-прежнему разделяет стол, и поза немного неудобна, но впервые за неделю её разум функционирует правильно.

Он говорит ей не останавливаться, продолжать целовать его, наложить запирающие заклинания на дверь их офиса.

Она так и делает.

Разум велит ей подняться, взобраться на свой стол и встать на колени, чтобы почувствовать, каково это — прижиматься грудью к нему.

Гермиона повинуется, каким-то образом удерживая их губы и языки соединёнными всё это время. И когда она оказывается рядом с ним, он обнимает её, пробегая руками по её позвоночнику, изгибу задницы и запутываясь в её волосах.

Пока она находится в его объятиях, её мозг твердит ей, что он — решение всех проблем, которые у неё есть — когда-либо были, — и вполне логично, что этот поцелуй будет подобен сейсмическому сдвигу.