На крыльце правления курил Павел Кныш. Увидев Дарью, он строго погрозил пальцем:

– Лубнина, ты собираешься в секретари или как? Заседание началось, а ты с пацанвой лясы точишь! Это не по-комсомольски!

– Да бегу я, бегу уже.

– Из области приехал уполномоченный по коллективизации, – доверительно сообщил он девушке, едва та взбежала на крыльцо правления. – Товарищ Ревзин, зовут Прокопий Авдеич… он и докладывает. Считаю, тебе надо послушать.

– Там накурено, небось… – заметила Дарья, не спеша заходить. – А я этот запах с детства не переношу, противный такой.

– Ну, ты даешь, Лубнина! – Кныш развел руками, и даже слегка присел. – Собираешься посвятить жизнь борьбе за дело освобождения трудящихся, а на такую мелочь обращаешь внимание. Учись отличать главное от сиюминутного… второстепенного. Зерна от этих самых… плевков… или как их там?

– Плевел, вы хотели сказать, Павел Силантьич?

– Ну да, ну да, – стараясь как можно быстрее проводить девушку с крыльца, он попытался приобнять ее за плечо. – Вот видишь, какая ты… умная, начитанная.

– Ничему я жизнь посвящать пока не собираюсь, не делайте скоропалительных выводов. – Дарья скинула его руку со своего плеча, и принялась отчеканивать каждое слово: – И главное от второстепенного я отделять умею. А курить совсем не обязательно, тем более, когда окна закрыты.

С этими словами она шагнула через порог.

В Красном уголке было накурено так, что Дарья подумала, будто попала в парилку. Усевшись на ближайший пустой табурет, с трудом в дыму разглядела докладчика.

– Результаты неутешительные, товарищи, – изрек он, закашлявшись. – За лето мы потеряли в целом по области, считай, половину колхозников. Сорок восемь процентов вышли из колхоза, вновь подались в единоличники. Эти примеры, сами знаете, заразительны, глядя на них, и другие пишут заявления. А молодому государству, вставшему на путь индустриализации, очень нужен хлеб. Что мы ему дадим вместо хлеба? Ужасающие цифры вышедших из колхоза? Или рассказ о том, как бандиты амбар сожгли? И то, и другое недопустимо!

Дарья подняла руку, приезжий близоруко прищурился:

– Чего тебе, девочка?

– У меня вопрос, – она встала, уловив на себе непонимающий взгляд Кныша, дескать, чего высовываешься?!

– По существу? – снисходительно уточнил Гимаев.

– Еще как по существу. Зачем тогда товарищ Сталин написал свою статью «Головокружение от успехов»? Ведь именно из-за нее колхозы стали разваливаться. Он в ней как бы намекнул…

На нее стали шушукать, шипеть, Кныш уронил голову, взъерошив себе кудри. Хотел было стукнуть по столу от души, но в последний момент сдержался.

А она продолжала.

– Если бы этой статьи не было, я считаю, никто бы не вышел из колхоза, ну или… всего несколько человек.

– У тебя все, Лубнина? – вскочил, не вытерпев, Гимаев. – Садись тогда и больше с такими… провокационными и… оппортунистическими вопросами не встревай. Ты ведь будущий комсомольский секретарь!

Ревзин показал жестом, дескать, ничего предосудительного не произошло, можно успокоиться.

– Девочка, ты знаешь, в чем политическая особенность текущего момента? – приезжий взглянул исподлобья на Дарью так, что она покраснела.

– Наверное, в том, что крестьяне бегут из колхозов вместо того, чтобы в них коллективно хозяйствовать, помогая городу и стране… строить социализм.

Ревзин от удивления поднял брови:

– В общем ход мыслей верный. А в чем была особенность момента, когда Иосиф Виссарионович написал статью «Головокружение от успехов?», я имею в виду февраль-март?

Дарья удрученно молчала, опустив руки и еще гуще краснея.

Уполномоченный не стал издеваться над девушкой и усадил ее.

– Особенность была в том, что возникла реальная угроза крестьянских антиколхозных восстаний и бунтов. А это – срыв посевной! Что это такое в масштабах хотя бы Урала и Поволжья, думаю, вам объяснять не надо. Это вы должны понимать. Считай, политический момент! Для того вы и коммунисты, чтобы чувствовать политику партии и неукоснительно проводить ее в массы. Появление такой статьи было продиктовано объективной необходимостью на тот момент. Сейчас ситуация в корне иная. Я понимаю, амбар бандиты сожгли, зерно, скорее всего, оттуда увезли. Что по банде Храпа?

– Пока никаких результатов, – отрапортовал Кныш, поднявшись со своего места. – Сейчас с минуты на минуту должен подойти новый начальник ГПУ, товарищ Байгулов… Он подробней все доложит.

– Знаю Байгулова, преданный коммунист, отважный, – Ревзин потряс в воздухе кулаком, как бы демонстрируя эту самую преданность нового начальника ГПУ. – Требователен и к себе, и к другим.

– Самого Храпа убил Глеб Еремин. Остатки обезглавленной банды по лесам скрываются…

– Обезглавленной? – кашлянув, переспросил Ревзин. И, выдержав паузу, во время которой лицо тысячника начало покрываться румянцем, продолжил. – А по моим данным, у них новый главарь… Зверюга еще тот.

– Да ну, – опешил Павел, слегка покраснев и уже в который раз взъерошив свои кудри. – Про то мне ничего не известно.

– И этот главарь собирает в свои ряды недовольных крестьян по всей округе. Особенно – из единоличных хозяйств. Они его, собственно, и поддерживают. Кто зерном, кто – мясом… – с этими словами Ревзин показал рукой, что Павел может продолжать.

– В их рядах, похоже, – Кныш споткнулся, взглянул на Дарью, подбирая подходящее слово. – Наш односельчанин, кулак, которого не успели раскулачить. Помешал пожар.

Дарья почувствовала, что дальше сидеть не может. Слушать про то, что ее отец – бандит, она не могла. Извинившись, поднялась и направилась к выходу. И даже любопытный взгляд Гимаева, дескать, куда это ты, собрание еще не закончено, – ее не остановил.

Как на грех, у самого выхода столкнулась с Байгуловым. В широкой бурке он застыл в проеме дверей, и – ни туда, ни сюда.

– Ой, Назар Куприянович… извините… Разрешите.

Она хотела незаметно проскользнуть мимо него, в надежде, что он посторонится. Но ГПУшник – то ли от полученных недавно травм, то ли специально, чтоб ее не пропускать, – проявил поразительную неуклюжесть.

– Как? Ты уже уходишь? Что так рано? А что накурено здесь… так давай проветрим.

Дарья не знала, что ответить, топталась на месте, краснея все больше. Байгулов развел руками, будто собрался поймать беглянку.

– Понимаешь, Дашутка, – приобняв за плечи, он вывел ее коридор, заслоняя своей буркой видимость. – Ты уже совсем взрослая, и можешь сама принимать решения. Я слышал, ты сделала свой выбор…

Она попыталась скинуть его руку со своего плеча, выскользнуть из-под нее, но не тут-то было: словно чугунными клещами он впился в нее, и не отпустил, пока не вывел на крыльцо. Многие из попадавшихся навстречу пытались заговорить с Байгуловым, но он жестами показывал, что говорить сейчас не может.

Оказавшись с ней на крыльце, виновато пожал плечами:

– Ты не обижайся, не все тебе пока видеть можно, со временем ты поймешь. Сейчас ступай домой, и еще раз все обдумай. Я понимаю, это не просто – от отца отречься. Но… выбора нет, и обратного пути потом не будет. У нас вообще – прямая дорога, ты знаешь. Только в одну сторону.

Дарья кивнула и направилась прочь от конторы. Но, отойдя несколько саженей, обернулась: Байгулова на крыльце не было. Оглянувшись и не увидев ничего подозрительного, она вернулась и прошмыгнула в дверь. Коридор, по которому они только что шли с ГПУшником, был пуст. В него открывались двери кабинетов, она насчитала их четыре. Из ближнего донесся резкий голос Байгулова:

– Ты зачем в правление привел эту образину? Народ пугать?

– Товарищ уполномоченный, я думал… – начал оправдываться сиплый голосок, но был прерван.

– Думал он! Чем думал?! Убирайся!

Из кабинета выскочил безусый красноармеец с винтовкой через плечо, увидев Дарью, остолбенел ненадолго, потом махнул рукой и пошел мимо. А из кабинета донеслось:

– Ну, что, кулацкое отродье, будем говорить по-хорошему или на дыбу пойдем? Повторяю, у меня к тебе два вопроса: где дислоцируются остатки банды? И кто возглавил банду после смерти Храпа?! Я знаю, он из местных, кто он? Говори, падаль! И не ври, что не знаешь!