Иван Яковлевич достал сотовый и стал набирать «скорую», получилось не сразу и ничего жизнеутверждающего кроме «Ждите» на том конце провода не сказали. Брехт усмехнулся. «Конце провода» — вот уже анахронизм.

Ждали часа два. За это время Иван Яковлевич осилил один из подвигов Геракла. Очистил Авгиевы конюшни. Надо полагать, что сосед остался один, когда заболел, семья куда-то подевалась, Ну, лето. На Ибице какой, хотя сейчас только Турция, поди, открыта. Брехт попробовал поднять Бабаева на кровать, но тот весил серьёзно за сотню и семидесятитрёхлетнему старику, только выкарабкавшемуся из лап смерти, это оказалось не под силу. Тогда он просто положил соседа на живот прямо на пушистом ковре.

Пошёл на кухню, хоть чай себе сделать после всех мучений и волнений. А там полный пипец, тарелки не мытые горой, в которых уже плесень проросла. Чего-то скисшее. Просто дышать нечем. Пришлось целый час мыть посуду. Была у Бабаева посудомойка, но как ей пользоваться Иван Яковлевич не знал. Потому просто включил воду и взял в руки тряпку. Вымотался, пока не закончил, проветрил кухню и другие комнаты, и снова позвонил в скорую. Там хотели отделаться этим волшебным словом «Ждите», но Брехт перебил женщину и сказал, что больной без сознания и при смерти.

Или испугались, или просто, наконец, они дождались, но через открытые окна заревели характерные сигналы.

Врач был в скафандре и подозрительно, наверное, глянул на Брехта, поставив Бабаеву укол жаропонижающий.

— Я сосед, только выписали после ковида из госпиталя. Я его коньячным тестом проверил, запах не почувствовал. А потом и свалился без сознания.

— Бубубу, — чего-то прохрипех пришедший в себя Бабаев.

— Так, забираем, — позвонил своим врач и через пару минут появился второй космонавт с разобранными носилками.

Бабаева даже эти два мужика с трудом водрузили на носилки, а интересно, если бы женщина была врачом, бросили бы умирать или пинками погнали.

— Сосед, — уже в подъезде пробулькал больной

— Да, тут, извините не знаю как вас звать.

— Азим. — К этому времени процессия уже вышла на улицу. — Там, у телевизора, синий кристалл лежит, это талисман мой. Принеси, будь другом.

— Хорошо. Я быстро, — сказал Брехт врачам и ломанулся на второй этаж, перепрыгивая через три ступеньки. Хрена с два. Целых пару минут поднимался, то дверь с магнитным замком дорогу в подъезд перегородила, пока искал в карманах брелок с ключами, то пойди с таким здоровьем вспорхни по высоким дореволюционным ступеням. Дошёл, весь запыхавшись. Зашёл в комнату Дверь была в квартиру открыта. Брехт ещё подумал, что нужно спросить соседа, где ключи и закрыть. В комнате была большая плазменная панель и прилеплена она была прямо к стене. Никого кристалла под ним не валялось, ни синих ни зелёных.

Иван Яковлевич решил уже спуститься и сказать об этом Бабаеву, но тут вспомнил, что на кухне на холодильнике тоже есть небольшой телевизор. Пошёл туда. Кристалл нашёлся. Не сразу, на холодильнике не было, но Брехт вспомнил, что там тряпкой протирал, встал на колени и стал шарить в полутьме, кухня была жалюзями запечатана. Искать этот кристалл в темноте? Не было его. Тогда с трудом опять стал прямоходящим и покрутил ручку, раздвигая жалюзи. И свет заодно включил. Камень, понятно, под холодильник закатился, только когда шампуром там повозюкал, он выбрался пред светлые очи товарища Брехта.

Сантиметра два с половиной в длину и около двух в диаметре, ну, нет, там не диаметр. Трапеция, скорее, вот большая грань этой трапеции два сантиметра. Кристалл был не огранённым и структура камня была видна. Цвет у него неожиданный. Так почти чёрный — тёмно-фиолетовый, а если попадал на него свет, то часть камня становилась ярко-синей и не там, куда падал свет, а с противоположной стороны. Прошли фотоны через его черноту и выбрались уже красиво окрашенные.

Подобрав камень и опять с трудом приняв облик прямоходящего разумного, Иван Яковлевич бросился (ну, да пошкандыбал) к двери. Спустился, совсем уж обессилив, на первый этаж и вышел на улицу. Там ждала неожиданная неожиданность. «Скорой» не было. Не дождались эскулапы его молниеносного броска на второй этаж и ещё более быстрое скатывание с этажей во двор. Уехали.

Чтобы хоть чуть прийти в себя Брехт сел на скамейку у входа в подъезд и закрыл глаза.

Событие восьмое

— Удар током взрослого электрического угря может оглушить лошадь.

— Лошадь и капля никотина убивает…

— Действительно. Нежизнеспособная какая-то зверюга…

Рейнгольд Штелле пришёл в сельсовет пораньше и на удивление застал там многолюдье, и чуть не бунт. Председатель колхоза стоял на крыльце большого кирпичного дома и собачился с десятком женщин. Выглядело это довольно забавно. За несколько лет своего председательства в деревне, где практически никто не знал русского языка, ну, разве несколько мужиков, что поработали в Омске или служили в армии, Андрей Семёнович Крохов выучил не больше двух десятков немецких слов. Председатель сельсовета Штанмайер Август, время от времени стыдил Крохова, ну, когда тот был не с глубочайшего похмелья или вовсе не пьяный.

Вот и сейчас председатель колхоза стоял на крыльце и кричал женщинам, что обступили его про трудности на пути к коммунизму и про голод в Африке. На чистом русском. Нет, скорее на нечисто русском. Андрей Семёнович, был до увечья грузчиком на железной дороге и каждое второе слово было матом и выдавал он их с такой скоростью, что даже прилично знавшие русский Штелле и Штанмайер щурились стараясь перевести это у себя в голове. Выходило с трудом.

В ответ женщины, выучившие по-русски только два слова "колхоз" и "работа" орали на Крохова и совали ему под нос плачущих грудных детей. Продолжалось это довольно долго и неизвестно, чем бы закончилось, но тут решил всё же Август Сеппэлевич вмешаться и прикрикнув на женщин, выдрал из толпы самую бойкую — Ольгу Тилл, и спросил, чего припёрлись, почему не в поле.

— Дети плачут не переставая, есть хотят, выдайте хоть по несколько фунтов зерна! — и этому плачущего ребёнка сунула под нос.

— Зерно только на посадку и то может не хватить.

— Дак, что нам с голоду умирать! — и опять все бабы заголосили хором.

— Уважаемые фрау, мы с председателем сегодня подумаем. Наверное, начнём кормить людей на полях, — снова попытался успокоить женщин Штанмайер.

— Чем?

Август тяжело вздохнул:

— Сварим похлёбку из картошки и брюквы, чуть лебеды и крапивы добавим.

Женщины снова зашумели, но уже не так бойко и дети, видно устав плакать, почти успокоились.

— Идите на работу, не доводите до греха. Не дай бог милиция из города нагрянет.

Упоминание милиции совсем фрау успокоила, и они по одной стали расходиться.

— Что ты им сказал Август Сеппэлевич? — так председателя сельсовета кроме Крохова только ещё Кравец называл. Не принято было у немцев величать по отчеству.

— Что сварим им такую же похлёбку, как и свиньям. Ты, председатель, не доводи до греха, а то ведь побьют тебя женщины, дай команду. И пацанов пошли крапиву молодую собрать. А завтра давай собирайся в Омск поедем. Нужно подумать, чем людей кормить.

— Я не поеду. Меня за самоуправство тут же из партии выпрут, а то и глядишь арестуют, — Крохов зашёл в сельсовет и зло хлопнул дверью за собой.

Рейнгольд тихонько зашёл за ним и стараясь не попадать под горячую руку, проскользнул за угловой стол — его законное место.

Андрей Семёнович посидел чуток, обхватив голову, а потом вскочил и стал сильно прихрамывая на правую ногу, что после давнишнего перелома срослась неправильно, и теперь была короче левой, нарезать круги по кабинету. Потом утомившись, видно, встал напротив Штелле и, цедя слова, словно монетки отсчитывал, проговорил.

— Роман, ты дай команду. Ну, там … Ну, понял… Я это… — рукой махнул, — Не, не поеду. Арестуют ссуки. Что делать-то!? Да, ты сиди! — он снова махнул рукой.