Чёрт с ней с лапшой. На днях Бич рассказал Брехту про китайских демонов, которые называются — Цзянши, что по-китайски значит «окоченевший труп». В Корее и Японии они тоже есть и почти так же называются. Интернациональные демоны. Считается, что тела цзянши настолько одеревенели, что они не могут сгибать свои конечности, а потому должны передвигаться прыжками с вытянутыми для равновесия руками. Посмотрел Брехт на трупы солдат и решил из них цзянши понаделать. Понятно, что пока не одеревенеет, то стоять и тем более прыгать не будет, но сидеть тут и ждать нельзя, в любую минуту могут люди появиться.

Придумал следующее. Взял рядом со штабелем шпал и в щебёнке вырыл две небольшие ямки. Поднял двух солдат, облокотил их на шпалы и ногами поставил в ямки. После этого засыпал им ноги по щиколотки назад камнями. Получились два полулежащих трупа. Или полустоячих, точнее. Расстегнул им кителя и сунул под мышки им приклады винтовок. Потом приподнял сержанта и попытался нанизать его на штыки. Рухнула вся эта конструкция. Другой бы бросил, да сбежал, но Брехта идея равновесия захватила, и он чуть изменил параметры. Выкопал ямку для сержанта и заделал туда его ноги, потом воткнул в него две винтовки и приподнял. Стоять, один чёрт, товарищ отказывался, пока пробовал запихнуть приклады солдатикам, проклятый сержант соскальзывал. Придумал выход. Продел ему винтовку через китель в штаны и после этого поднял. Теперь закрепил сначала у одного солдата под мышкой приклад и застегнул китель, потом у второго.

Ну, не самая устойчивая конструкция получилась и эффект не тот получился, на который рассчитывал, но один чёрт выглядело это жутко. Стоят два мёртвых солдата с винтовками, а у них на штыках чуть обвис, склонив голову набок, сержант. Сержант прямо весь в крови. Пока его штыками тыкал, порядочно натекло. Сам, между прочим, китель тоже извозил по самое "небалуйся".

Сил наслаждать натюрмортом не было. Глотнув водки добрых два глотка из фляги, и сняв китель, изгвазданный кровью, Иван Яковлевич спокойным (наверное) шагом поплёлся к железнодорожной станции.

Событие сороковое

Бухают три алкаша. Вдруг один из них отключается и падает мордой в грязь. Другой говорит третьему:

- Вот, за что я люблю Леху, так это за то, что он всегда знает, когда остановиться!

Эти метры до станции, как дорога на Голгофу. Иван Яковлевич шёл, чуть покачиваясь, изображая пьяного. Китель свернул так, чтобы не было видно крови, и нёс в руке. Сто метров. Тишина и спокойствие. Жаворонок в небе заливается, ветер трепещет серпастым-молоткастым красным знаменем на крыше железнодорожной станции.

Двести метров. Ни чего не изменилось, разве, стал виден, скрытый раньше мезонином на станции флаг Маньчжоу-го. Ага, вон на лавочке у станции сидит «сидоров кассир». Семечки лузгает. Специально привозят ему время от времени машинисты из Читы. Здесь подсолнухи никто не выращивает. Есть несколько только в палисаднике огромного домины, что достался Брехту от самоубийцы несостоявшегося. Зелёные ещё, маленькие.

Триста метров. На крыльцо станции, не на парадный выход, а сбоку для персонала вышли его родственники и с ними ещё пяток рабочих, но не его встречать вышли. Стоят лицом к железной дороге, а значит к нему почти спиной. На что-то руками показывают. Голосов пока не слышно.

Четыреста метров, теперь уже и голоса слышны. Точно. Блин, сейчас же маневровый должен подойти из Забайкальской. Сегодня должны привести рельсы и долгожданную зарплату. Вот и чудненько, можно нахрен забить на разрешение на выезд со станции. А нет. Не надо так. Нужно, чтобы его пьяным видел начальник Департамента и как можно больше китайцев, а лучше и японцев. Брехт, пока его не заметили, обошёл по дуге здание железнодорожной станции и зашёл с третьего входа, который ведёт в туалет, потом из него можно по коридору попасть в зал ожидания, ну, а там и в административную часть. Зашёл, так никем и не обнаруженный, в туалет и там ещё пару глотков сделал этой гадости, на опарышах настоянной. Чуть осталось, вылил на ладонь и шею, и затылок себе этой «благоухающей» жидкостью смазал.

Прошёл, изображая совсем пьяного, к себе в кабинет. Заперт. Ну, это понятно. Порылся в кармане брюк, открыл. На шум из двери комнаты связистов выглянул Иван Фёдорович — телеграфист. Увидал Брехта покачивающего, и ни как не попадающего ключом в замок, и юркнул назад. Фу. Почти дома.

Иван Яковлевич достал мятый старый китель Терлецкого Иосифа Викторовича. Он, конечно, коротковат будет, зато просторный. В теле был предшественник. Надел, посмотрелся в окно, маленькое зеркальце есть, но в него что увидишь. Ну, третий сорт не брак. Так же демонстративно долго закрывал дверь и вывалился через парадный вход. Народ к нему весь кинулся, но, не добежав пару шагов, встал, учуяв неладное. Так-то никто пьяным увидеть Брехта не ожидал.

—Я в деп… партамммент, — сообщил народу и чуть покачиваясь, главное не переборщить, двинулся в сторону китайской части деревни. Не далеко метров пятьсот идти.

В «Департаменте Общественной Безопасности» (Название громкое, так-то домик небольшой из четырёх комнат и пристройка казармы на десяток патрульных сбоку.) полный штиль царил. Гуанмин Шыэшань, что можно перевести, как — искрящаяся гора, сидел за своим столиком и играл сам с собой в кости. Вот не замечал раньше Иван Яковлевич за ним этого пристрастия, ну, хотя и виделись-то всего несколько раз.

— Пьянь, — констатировал грозный чиновник и сморщил нос.

— Пьянь, — согласился Брехт и сунул «горе сверкающей» червонец.

— Влемя? — червонец исчез.

— Херня вопрос. Успеем, — качнуться надо.

— Позна! — отдёрнулся, чистоплюй.

Ещё пять рублей мятых и дохнуть на Шыэшаня.

— На бумаку! — И отстранился. Хорошо. Запомнит.

— Блыгдарю, — развернулся Брехт и уронил стул. Потом долго ставил на место под завистливые взгляды Гуанмина, или не правильно истолковал это выражение моськи чиновничьей. Мандарин, блин, деревенского разлива.

Всё, теперь отнести пропуск на станцию и можно двигать к Паку. Неужели этот страшный и бесконечный день когда-нибудь закончится? На станции пришлось задержаться. Так-то китаец был прав, время уже обед почти. Куда-то далеко отправлять бригаду ремонтников было не честно по отношению к людям, пришлось вызывать бригадира и искать дела недалеко от станции. И тут проблема возникла. Да, работа есть, но придётся брать шпалы из того штабеля, где Иван Яковлевич инсталляцию из Цзянши устроил. Нет. Такой хоккей нам не нужен. Пусть их свои найдут.

— Терентий, а ты что-то говорил про то, что необходимо шесть шпал поменять, наоборот, в сторону Забайкальской, — и дохнуть обязательно.

Этот точно позавидовал.

— Так там работы всего на пару часов.

— Ну, сегодня зарплату привезут. Пусть у людей будет сокращённый рабочий день.

— Господин назначил меня любимой женой! — Нет. Чуть по-другому, — Мужики, айда быстро на третий километр и потом по домам! Начальник добрый сегодня!

— Ууу!

Вот и чудненько. Все этот день запомнят.

Иван Яковлевич нашёл авоську, сунул в неё порванный и окровавленный китель, и все ещё стараясь изобразить пьяного, поплёлся к Паку.

Дома придуриваться перестал. Мотнул головой Куй, типа, всё в порядке и встретился с чёрными глазами полными слёз.

—Ну, всё нормально, — приобнял девушку. Ладно, попытался приобнять, но та прямо отпрыгнула.

—Пьяный?

—Нет. Это маскировка, хотя чуть выпил. Закусить бы чего и смыть с себя эту вонь.

— Сейчас, — и клубок тряпок укатил во двор домика, где под навесом был очаг. Вода зажурчала, а потом и хворост затрещал.

С дровами в Маньчжурии было плохо. Русским привозили из Читы и этим страшно злили китайцев. Завидовали чёрной завистью и воровали по ночам. Брехт и свои запасы переправил, и товарища Терлецкого сюда, так что у Куй теперь проблем с дровами не было. Вскоре она позвала его мыться. Брехт снял с облегчением чужой китель и следом нательную рубаху и с удовольствием сунул голову в тазик с тёплой водой, а когда стал выпрямляться, то наткнулся спиной на чьё-то голое тело. Прямо в спину упёрлись небольшие, но твёрдые груди.