Тут Гэнскэ перепугался.
- Постойте, господин, - сказал он, - погодите его рубить! Вдруг это все-таки кем-нибудь подстроено? Пожалуйста, отложите казнь, позвольте мне сперва как следует допросить Коскэ!
- Молчать, Гэнскэ! Хочешь, чтобы я и тебя подозревал? Попробуй мне только еще раз вступиться за этого негодяя, я и тебя зарублю!
- Проси прощения, Коскэ, - шепнул Гэнскэ.
- Мне не в чем просить прощения, - отозвался Коскэ, - я ни в чем не виновен. Господин зарубит меня? Так ведь это же счастье для вассала умереть от руки господина! Моя жизнь принадлежит господину с первого дня службы, я всегда был готов умереть за него... Плохо только, что господин считает меня бессовестным негодяем, это омрачает радость смерти от его руки... это несправедливо, но ничего, видно, не поделаешь. Все равно когда-нибудь объявится настоящий вор, и тогда все скажут: "Да, украл не Коскэ, мы напрасно обвинили Коскэ! " А сейчас я умру с легким сердцем. Прошу вас, господин, казните меня! Убейте одним ударом!
С этими словами Коскэ на коленях подполз к ногам господина.
- Нет, - сказал Иидзима холодно, - пролить в доме кровь при солнечном свете - это дурная примета, Я казню тебя вечером, когда наступят сумерки. А сейчас ступай и запрись в своей комнате. Эй, Гэнскэ, стереги его, чтобы не сбежал!
- Проси же прощения, - прошептал Гэнскэ.
- Я не буду просить прощения, - сказал Коскэ. - Я прошу только, чтобы меня скорее убили.
- Слушай меня, Коскэ, - сказал Иидзима. - Случается иногда, что люди недостойные, подлого звания, возымев обиду на господина своего и обвинив его в черствости и жестокости, из упрямства откусывают себе язык или вешаются. Ты же происходишь из самураев и самоубийства совершить не должен. Ты будешь ждать казни от моей руки.
Коскэ дрожащим от обиды голосом произнес:
- Я умру только от вашей руки. Но прошу вас, убейте меня скорее!
Гэнскэ повел его в людскую.
- Почему ты не просишь прощения? - сердито спросил он.
- Я не вор, - ответил Коскэ.
- Смотри, - продолжал Гэнскэ, - господин ведь никогда никому, бывало, грубого слова не скажет, а тут как разволновался... Ну, конечно, сто золотых пропало, дело нешуточное... А может, ты попросишь молодого соседа, господина Гэндзиро, пусть замолвит за тебя словечко перед господином...
- Я скорее откушу себе язык, чем пойду к нему с какой-нибудь просьбой!
- Тогда попроси господина Аикаву... господина Сингобэя...
- Нечего мне просить, нет за мной никакой вины! Настоящий вор потом все равно отыщется, ведь говорят же, что небо открывает правду! И тогда господин вспомнит обо мне и скажет: "Да, жаль, что с Коскэ так получилось". Для моей души на том свете это будет самой большой наградой... Послушай, Гэнскэ, ты делал для меня много доброго, и я думал отблагодарить тебя хотя бы карманными деньгами, когда стану наследником Аикавы, но сам видишь, теперь все пошло прахом. И я теперь тебя об одном только прошу: когда меня не станет, служи нашему господину за двоих, береги его, будь ему верен до конца... И еще вот что, Гэнскэ... Я знаю, ты слаб здоровьем, так следи за собой, старайся не болеть... Ну до чего обидно, что обвинили меня в воровстве, о котором я даже и знать не знаю.
Коскэ разрыдался и бросился ничком на пол. Гэнскэ тоже зашмыгал носом и стал вытирать глаза.
- Прощения бы попросил, - пробормотал он. - Попросил бы, а?
- Ладно, - сказал Коскэ. - Не будем так убиваться.
Он решил, что перед казнью откроет господину все. И то, что Гэндзиро вступил с О-Куни в преступную связь, и то, что они задумали совершить четвертого числа будущего месяца на Накагаве. Он сразу успокоился и стал терпеливо ждать. Когда стемнело и зажглись огни, женские голоса вдруг закричали у дверей:
- Коскэ! Гэнскэ! Господин зовет!
А что произошло, вы узнаете позже.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Пока Томодзо разговаривал с привидениями, его жена О-Минэ, обливаясь потом и едва дыша, пряталась в шкафу, зарывшись в тряпье. Наконец О-Ёнэ взяла О-Цую за руку, и они удалились, словно растворившись в тумане. Томодзо постучал по шкафу кулаком.
- Можешь выходить, О-Минэ! - крикнул он.
- А вдруг они еще здесь? - отозвалась жена.
- Ушли, ушли. Выходи.
- Ну как? - спросила О-Минэ, выбравшись из шкафа.
- В общем, я держался изо всех сил, - стал рассказывать Томодзо, - но все равно сразу протрезвел. Понимаешь, когда я пьяный, я даже самурая не испугаюсь, но тут, как подумал, что рядом со мной привидения, меня будто холодной водой окатили, весь хмель из головы вылетел, слова не могу выговорить...
- Я было в шкафу прислушалась, - сказала О-Минэ, - так голоса едва слышны были. А страшно до чего!
- Вот я и говорю привидениям, - продолжал Томодзо, - принесите, говорю, сто рё золотом. Если, говорю, с господином Хагиварой что случится, нам с женой жить не на что будет. А как только принесете деньги, мигом ярлык отдеру, говорю. Привидение говорит, деньги, говорит, мы завтра принесем, а ты отклей ярлык да еще, говорит, изловчись, выкради и выброси у господина Хагивары талисман "кайоннёрай", который он носит на шее, потому что, говорит, этот талисман тоже мешает нам войти к нему. А ты знаешь, что это за талисман? Он из чистого золота, больше четырех сунов в длину. Я его недавно видел, когда поднимали занавес перед статуей Будды. Один монах еще тогда что-то о нем рассказывал... Что же он рассказывал?.. Да говорил, что это, дескать, очень ценное изделие... Не украсть ли его, как думаешь?
- Это было бы неплохо! - согласилась О-Минэ. - Ну и везет нам, ничего не скажешь... Ведь его, наверное, продать где-нибудь можно....
- Только не здесь, не в Эдо. Продадим в провинции, где о нем не знают. Я думаю, на лом продать, и то можно взять сто или двести рё.
- Да что ты говоришь! Ну, если у нас будет двести рё, мы всю жизнь с тобой проживем припеваючи... Ты уж постарайся, сил не жалей!
- Само собой... Только вот в чем дело - он же висит у господина Хагивары на шее. Что бы тут придумать?
- Господин Хагивара давно уже не мылся, - сказала О-Минэ. - Он только и делает, что читает сутры под пологом от комаров. Скажи ему, что от него воняет потом и ему пора мыться... А пока я буду его мыть, ты потихоньку украдешь.
