— Благодарю вас, мисс?

— Просто Кассандра, Теодор.

— Так вы изучаете искусство, Кассандра?

— Исповедую латынь, древнегреческий и Ренессанс.

— Поддерживаю вашу религию.

— Но больше всего мне нравится изучать людей. — Кассандра обвела пальцем бокал по самой кромке, а потом посмотрела в глаза Теодора.

— И что же вы видите? — Он поднял свой бокал и сделал глоток.

— Вы далеки от людей так же, как и звезды на небе. Учитесь замечать красоту в настоящем, но глубоко уходите в искусство. Настолько глубоко, что даже немного жаль.

— И что же я ищу?

— Вакха. — Кассандра поставила свой бокал на стол. — Вы словно бы постоянно ищете, но не находите. Не знаете, где свернуть, блуждаете… Какой вопрос тревожит вас сильнее всех?

Теодор одним глотком допил содержимое бокала и взглянул на нее в ответ.

— Я пытаюсь понять суть вещей.

— Какую суть, Тео? — Она изогнула бровь.

— Красоту.

— Красоту Вакха?

— Красоту природы Вакха.

Кассандра покачала головой.

— Вы смотрите не туда, Теодор.

— И куда же я должен смотреть?

Он выпрямился.

— Идемте. — Кассандра встала и протянула ему ладонь.

Теодор поднялся и оплатил счет, а затем, захватив свой рюкзак, отправился вслед за новой знакомой. Когда они вышли из заведения и пошли по набережной, Кассандра все еще держала его за руку. Они остановились только в безлюдном сквере. Падал редкий для Лондона снег.

— Теодор. Чтобы отыскать Красоту и Природу, нужно смотреть не на картины! — Ее глаза были цвета жженого сахара, и Кассандра смотрела на Митриади довольно выразительно. — Не в этом правда искусства!

— А в чем же? — спокойно спросил тот.

— В вас.

— Когда-то я уже слышал эти слова. — Теодор невольно нахмурился.

— Дионис — это Аид. Это синтез живого и мертвого, цветущего и увядающего. Вы Природа, вы Весна… Вы и есть Красота. Вы человек. Не Персефона, не Ариадна, ничто из того, что было. Только вы. Весна и Красота. Сама Правда. — Кассандра подняла руки, дрожащими пальцами касаясь его лица.

— Этого мало.

— Мало для чего? — Она опустила руки. Глаза из пылающих стали медовыми, даже потускневшими.

— Вы говорите, что он представляет собой сочетание жизни и смерти, значит, для того, чтобы найти ответ, я должен не только увидеть жизнь, но и смерть.

— Куда ведет вас золотая нить, Тео?

Митриади покачал головой, будто не соглашаясь с собственными мыслями.

— А в чем Правда?

Кассандра склонила голову на бок.

— Вы уже видели смерть, Теодор, еще до того, как появились на свет. Вы не думали об этом? Конечно, нет.

— По-вашему, я глуп и невежествен?

— По-моему, вы слепы.

Теодор повел плечом.

— Тот человек был прав. Мне пора возвращаться к работе.

— Вы не разбираете дороги. Вы путаетесь в тропах. Если вы не знаете, где искать — вернитесь к началу.

— Благодарю за совет.

Кассандра чуть склонила голову и попрощалась, а затем словно бы растворилась в сумерках. Когда Митриади вернулся в тот день домой, он в порыве отчаяния удалил все, что написал за минувшие полгода. Он несколько недель работал без устали, начав все с чистого листа.

Вскоре пришла весна. Теодору пришло за это время не одно сообщение с приглашением принять участие в лекциях и научных собраниях, различных семинарах. Один из таких и вовсе проходил в Эрмитаже в Санкт-Петербурге. Это была отличная возможность не только чтобы посетить новый город, но еще и взглянуть на «Вакха» кисти Рубенса, о котором так нелестно отзывался Элиаш Флам, о котором Митриади все еще вспоминал.

Город на Неве встретил его ласковым солнцем. Теодор поспешил в музей, когда закончил выступать с докладом. Был будний день, и людей практически не было. У картины разве что стоял один очень специфического вида парень, который разглядывал ее с каким-то скепсисом, выражающимся в абсолютно всех чертах лица.

— Je ne comprend pas… ⁶ — шептал он себе под нос.

— Qu’est-ce que… ? ⁷ — неожиданно для себя спросил Теодор.

— Pardon? — ответил он, поворачиваясь. — Bonjour, monsieur. On dit que cette image est quelque chose magnifique, mais je pense que c’est une horreur! Je ne sais pas pourquoi! Le style de la peinture… ? Non, c’est impossible! Il y n’a rien de la Beaute! ⁸

Парень был немного словно бы нервный, похожий на какого-то современного или не очень художника. Он понемногу заламывал пальцы и качал головой. Его глаза то смотрели на картину, то на самого Теодора. Митриади покачал головой.

— Здесь нет ничего. Все мертво.

— Почему… ? — Тот ответил на английском. Парень изогнул бровь и заглянул в лицо Теодора.

— Живопись — это лишь отражение замысла автора. В нем соединяется и жизнь, и смерть. Если художник достаточно талантлив, его произведение будет жить в веках, но этот критерий слишком субъективен.

— А что до того, что искусство чуть ли не священно и превосходит все сущее? Что искусственное лучше настоящего, ибо подражает всему и отражает лишь характерное и прекрасное?

— Как правило, святость идет рука об руку со смертью.

— А в чем настоящая Красота? — Парень перевел взгляд обратно на Теодора и обернулся к нему всем телом. — Если это все лишь отражение замысла автора. В самой мысли или же в жизни? Или же в смерти?

— В текущем моменте. Посмотрите, — он указал в сторону окна, через которое пробивался золотой луч солнца. Если смотреть очень внимательно, то можно было увидеть даже частички пыли. — C’est la beauté. ⁹ — Митриади улыбнулся и провел рукой по волосам, а потом повернулся вновь к картине. — Лишь только то, что смертно, может быть живым.

— Вы напомнили мне об одной истории. Об Аиде и Персефоне… Владычица подземного царства и богиня плодородия. Весна и Смерть в одном обличии.

— Вы знаете, где история взяла свое начало?

— Знаю ли я, где исток всего? — Тот улыбнулся, с интересом смотря на Митриади своими яркими, неземными глазами цвета белого вина. Тео склонил голову и посмотрел на юношу. — Туда ведут все дороги. В Вечный город.

Улыбка коснулась губ Митриади. Все вдруг встало на свои места. Перед внутренним взором встала сцена прощания с Элиашем.

— Простите, мне нужно идти.

— Пусть золотая нить приведет вас к конечной цели. К началу.

Теодор написал заключение для своего исследования, вернувшись из Петербурга. Слова нашлись сами собой, как будто он все время знал в точности, что должен написать. Он чувствовал в себе невероятную силу и уверенность. А поставив точку у диссертации, он купил билеты в Рим.

В Риме в мае стояла самая настоящая жара под тридцать градусов. Всё туристы кучковались у Треви или у Тибра, или же скрывались от солнца в музеях и на виллах, по магазинам и в кафе. В полдень и вовсе было настолько невыносимо, что, казалось, можно расплавится на солнце. Гулять по улице было практически невозможно, обгорало по очкам лицо, а единственным приличным досугом можно было считать посещение церквей, садов или вилл. На вилле Медичи в то время был перерыв до новой экскурсии почти в три часа, в церквях и так было достаточно немало народу, а потому Митриади принял решение сперва взять джелато, и только потом определиться с дальнейшими планами на день.

Все его мысли были обращены к Элиашу Фламу. Теодор был твердо уверен, что Флам появился в его жизни далеко не случайно. Он помнил то чувство, что охватило его перед посещением Уффици год назад. Ему казалось, что тот день навсегда изменит его жизнь, разделит ее на «до» и «после». И ровно так произошло. За несколько часов их разговора, Митриади понял больше, чем за десять лет, что он посвятил учебе и исследованиям. Пусть сама мысль казалась ему безумной, но в глубине души он был уверен, что то видение, которое предстало перед его взором в зале с Караваджо, было совсем не случайным. Чем больше Теодор об этом думал, тем больше убеждался в том, что и сам Элиаш был совсем не так прост. Митриади долго размышлял над тем, кто же мог помогать ему в работе. Каждый раз, когда он заходил в тупик и был готов отчаяться, он будто получал знак. И пусть у Тео не было никаких доказательств, он верил, что за всем этим стоит Флам. Иногда в своих мыслях он даже допускал, что Элиаш не кто иной, как сам Дионис.