— Стань частью меня, позволь мне стать частью тебя. Иди за мной, танцуй со мной, возлюби меня.

— Должно быть, я сплю, — пробормотал Тео, пытаясь ущипнуть себя. Однако ничего не изменилось. Он почувствовал обжигающее дыхание Элиаша на своей коже, а затем, словно повинуясь молчаливому приказу, его губы приблизились к губам нового знакомого. Поцелуй был горячим и чувственным, и губы Митриади словно бы опалило жаром от костра, а на вкус этот поцелуй был терпким, как крепкое вино. Тео почувствовал, как у него закружилась голова, а в груди закололо, словно от недостатка воздуха. А музыка зазвучала громче, явственнее, окружая, пульсируя и завораживая. Вскоре все грани были стерты, и Митриади нашел себя в совсем ином настоящем, но было ли то настоящее настоящим в самом деле — кто знает.

На секунду Теодор закрыл глаза, а когда он вновь нашел в себе силы приподнять веки, то находился совсем не в музее. На благоухающей поляне было множество танцующих людей, но их лица сразу же едва удавалось различить. Все вокруг полнилось цветами, дивными ароматами и жаром костров, разведенных тут и там. Его за руки держали две прелестные юные девушки, одетые в тоги, и их головы были украшены венками. На небосводе сияли ярчайшие звезды, и ночь была темной, глубокой, полной звуков музыки и веселья. Он и сам был облачен в похожее одеяние, а его ноги были обуты в мягкие кожаные сандали. Пораженный, Теодор не мог вымолвить ни единого слова, и лишь наблюдал за картиной, что происходила перед ним.

— Тебе здесь нравится? — раздался тихий голос, в котором отчетливо слышалась улыбка. — Ты ведь хотел узнать суть.

— Здесь чудесно, — проговорил Митриади, — но я не понимаю…

— Чего же ты не понимаешь, Теодор?

— Что это за место?

— Это место… Ты ведь искал его, я прав? Место, где ты можешь не думать о том, что порочно, а что возвышенно… Где все лишь есть настоящее. Ты всегда знал, где и с кем. Ты, потомок древнего народа.

— Я? Разве? Но как это может быть?

— Подойди ближе.

Несколько девушек, взявшие его за руки в ладони, повели Теодора к тому, кто говорил с ним сквозь завесу мягкого тумана, что скрывала его от чужих глаз. Постепенно из дымки проступило лицо, и Тео удивленно вскинул брови.

— Но как?

— Ты знаешь как, и знаешь мое имя. — Золотые глаза смотрели на Митриади, а губы все еще изгибались в улыбке. — Ты ведь слышишь, что они поют.

— Они прославляют тебя. Они молятся тебе.

— Χαίρε Νύμφε, χαίρε Βάκχε… ⁰ — слышалось со всех сторон. Дионис тем временем поднялся и шагнул навстречу Теодору. Тога на нем вовсе была алого цвета, то ли крови, то ли страсти.

— Я дам тебе и жизнь, и смерть. Я буду тебе солнцем. И золотом звезд.

Дионис протянул к нему ладони, приглашая ступить ближе.

— И я больше никогда не увижу иной свет?

— О, Тео, — Дионис засмеялся, — в самом деле? Страшные сказки о царстве теней? — Он покачал головой и призывно улыбнулся.

— Я не хочу умирать. Не сейчас.

— Ты не умрешь. Никогда не умрешь, Тео… — шепнул Дионис ему в губы.

Не в силах сопротивляться искушению, Митриади вновь прильнул к губам древнего божества. Он почувствовал, как тонкая ткань тоги заскользила по его телу, ниспадая на землю. Горячие ладони Диониса коснулись его обнаженной кожи, обещая долгое и яркое удовольствие. Все вокруг преобразилось, музыка изменилась, словно бы стала тише и медленней, а фигуры, что кружили в танцах, оказались на земле и расстеленных покрывалах. Митриади почувствовал, как волна возбуждения пробежала по его телу, и тихо застонал. И, словно бы по мановению изящной руки Диониса, началось природное, чувственное, первородное таинство, когда плоть сливалась с плотью, время замирало и воздух полнился звуками безусловного экстаза.

Закрыв глаза, Теодор запрокинул голову. Он почувствовал, как воздух вновь задрожал, а звуки смешались в страшную какофонию. А потом Митриади ощутил мягкое прикосновение к своему лицу. Тихий голос звал его по имени.

— Теодор, пожалуйста, очнитесь… Теодор? — Элиаш взволнованно пытался привести его в чувство. — Тео… Тео?

— Может, стоит вызвать скорую? — послышалось со стороны.

Митриади нахмурился. Пение, которое еще недавно звучало столь пленительно, стихло. На смену ему пришел гул голосов. В следующий момент он ощутил, что его рубашка прилипла к телу, которое внезапно стало влажным и липким, а еще мгновение спустя, Митриади закашлялся. Теодор лежал на полу, его голова была на чьей-то свернутой куртке, а рядом на коленях стоял Элиаш, который смотрел на него кошмарно обеспокоенно. Столпились люди, и оказалось, что Митриади упал в обморок, и ему уже были готовы вызвать медиков, хотя смотритель зала принесла для того бутылку с холодной водой.

— Как неловко, — пробормотал Тео, когда сознание вернулось к нему в полной мере.

Флам что-то быстро, хоть и достаточно коряво, говорил на итальянском языке, объясняя, что скорую вызывать не стоит. Он сам перенервничал, что сделал из бутылки с водой хороший глоток.

— Ты! Ты напугал меня! — выпалил Элиаш. — Пить хочешь? Как ты? Ты в порядке?

Прежде чем ответить, Тео долго смотрел на Элиаша, пытаясь найти в нем отголоски того, что только что видел во сне.

— Кажется, да. Здесь немного душно.

— Я решил, что у тебя этот… как его… синдром! Синдром Стендаля! — Флам тяжело вздохнул. — Подняться можешь? Выйдем подышать?

— Я в порядке. Прошу прощения за эту сцену. Я почти не спал прошлой ночью.

Митриади тяжело сел, а затем осторожно поднялся на ноги. Флам подстраховал его на всякий случай, а затем все-таки настоял на том, чтобы Теодор выпил как минимум половину бутылки воды.

— Я на самом деле за тебя… за вас испугался, Теодор.

— Мне ужасно неловко, Элиаш.

— Надеюсь, вам правда лучше. Могу я вас кое о чем попросить?

Митриади неуверенно кивнул и посмотрел своему спутнику прямо в глаза.

— Выспитесь сегодня ночью.

— Я так хотел попасть сюда, что от волнения не смог сомкнуть глаз. Мне казалось… Понимаете, у меня было стойкое чувство, что этот день будет особенным.

— Вы потеряли сознание в Уффици. Это можно считать чем-то особенным?

— Может быть. — Губы Теодора изогнулись в полуулыбке. — Простите, что напугал вас.

— Такое в моей жизни не в первый раз, но я боялся, что вы сильно ударились головой. Скажите, когда будете готовы подойти к Караваджо.

— Спасибо, что сопровождаете меня сегодня. Я рад нашему знакомству.

— И я рад, Теодор. Вы прекрасны.

Митриади склонил голову на бок и задумчиво посмотрел на Флама. Чудесное видение никак не выходило у него из головы. Элиаш смотрел перед собой, но его глаза в дневном свете в это время суток казались золотистыми, то ли чайными или янтарными, то ли зеленоватыми, то ли и вовсе прозрачными, как белое вино. Его каштановые густые кудри были влажными, ведь в музее было в самом деле жарко, и некоторые пряди липли к вискам и шее. Его стан был изящным и тонким, сидел он прямо и даже несколько горделиво, как если бы в нем была некая скрытая сила, не угроза, но воля и превосходство. Тердор ощутил, как его щек коснулся легкий румянец, когда на ум пришел его чудесный сон. Митриади запустил пальцы в свои черные, как смоль, волосы и глубоко задумался. Элиаш перевел взгляд на Теодора и чуть улыбнулся.

— Сейчас лучшее время, вы не находите, Тео? Так стало тихо. Кажется, словно все люди либо покинули зал, либо полностью отдались восторгу. Молчаливому.

— Да, пожалуй, вы правы. Пришел момент, ради которого я проделал столь долгий путь.

— Мы говорили о людях, Тео… Так вот я считаю, что истинное произведение искусства здесь вы и ваша осознанность, ваша вовлеченность, ваше благоговение. Вы и есть то прекрасное, что ищете здесь. Но пока не готовы это принять.

— Неужели вы думаете, что я сравним с этими шедеврами?

— Сейчас именно вы и создаете это прекрасное, само понятие, саму суть. Вы видите красоту. Внимаете ей. Без вас ничего бы этого не существовало. По крайней мере для меня, — тихо ответил Элиаш. — Вы — шедевр.