— Наконец-то.
— Ты убил его? Мы должны проводить душу… Так нельзя, — замотала головой Верона, отступая на шаг.
— Ну, он больше не будет мне мешать, во всяком случае, — сощурился тот, кто не был Исмаилом. — Потом я смогу его сожрать. Медленно. Я это заслужил. Каждый заслужил свое… А тебе я в последний раз говорю, hablya{?}[(араб.) дура, идиотка.], отступись и дай мне уйти. Я тебя не трону — даже после того, что ты со мной пыталась сделать.
— Нет, не смей мучить! Я чувствую, что не врешь, но… Черный, — Верона зло усмехнулась, — я тебя заперла. Сделаешь со мной что-то? И не сможешь выбраться никогда, потому что моя магия, ведьминская, ты знаешь, живет дольше хозяина. Особенно проклятья.
— Ты так уверена, что она переживет меня? Меня? — ощерился демон. Он шмыгнул носом — вынужденно, конечно, но это сделало злобу смешной и больше похожей на обиду. — Эти люди тоже попытались меня связать. Даже если мне придется просидеть взаперти еще десяток-другой лет, найдется какой-нибудь идиот, который испортит все твои труды. Но скорее я буду пытать тебя, пока ты не раскаешься, — одержимый облизнул губы и медленно поднялся с места. — Вот только раскаиваться будет поздно.
Верона насупилась. Слова застряли в горле и, как ни давила их ведьма, не желали соскакивать с губ, кроме последних, самых наполненных эмоцией:
— А ты уверен, что не переживет? Иди к бесам, черный. Здесь моя земля. И вера сильнее моя!
Верона сорвалась с места, и последним аргументом стал хлопок двери собственной спальни. Сюда джинн зайти не мог, здесь все было окутано защитой, артефактами и энергетически сильными предметами. Здесь ведьма собиралась подумать, избавившись от испепеляющего черного взгляда.
Недолго Верона могла спасаться в тишине и одиночестве, оплакивая судьбу несчастного Исмаила и его родных. Пускай она и заперла демона, но не усмирила, и в своем новом теле тот метался по квартире из угла в угол, как зверь по клетке. Верона слышала, как после неудачных попыток выйти за дверь и вылезти в окно черный бьет стены и мебель, слышала охрипшие гортанные выкрики, одним набором звуков больше похожие на плевки. Полные ярости удары сыпались и на ее дверь. Но страшнее становилось, когда одержимый затихал. Иногда после этого молчания в глубине квартиры что-то падало и трескалось, а дегу носились по клетке и испуганно верещали. Но самые сильные чары не рвались, запах смерти не пробирался во владения ведьмы. Это значило, что демон не трогал живое, — по крайней мере, пока.
Решившись наконец выйти, Верона закуталась в кардиган длиной по самые пятки и ступила за порог. Не впервые ей приходилось иметь дело с чернью, отсюда и бесконечные средства безопасности: замки на своей двери, соль под порогом, ладан. В квартире царил хаос. На полу коридора валялись растоптанные черепки и украшения, сорванные с потолка и стен, битое стекло, нарочно разбросанное там, где его легче всего не заметить — и наступить. Обои были надорваны в нескольких местах, обнажая защитные знаки. На кухню заходить Верона и вовсе боялась — эта комната стала первой на пути гнева черного… Ведьма с горечью подняла истоптанные талисманы, сметая в сторону острые осколки. И все корила себя то за судьбу Исмаила, то за незваного гостя, то за опасности, которым подвергла домашних животных.
Вылив ярость, виновник беспорядка ушел в комнату, отведенную Исмаилу. Как назло, ее-то демон почти не тронул. Верона нашла его сидящим по-турецки на аккуратно застеленном еще с утра диване. Впервые лицо одержимого было спокойным и совершенно расслабленным, — а потому словно чужим. Верона застыла в проходе, решаясь. И все равно желание проведать любимцев пересилило страх и обиду.
Еда для грызунов хранилась в тумбе, на которой стояли клетки. Дегу тут же расшумелись, а крысы с меланхоличным спокойствием наблюдали за ведьмой. Пару зерен в одну клетку, пару в другую, потом удостовериться в наличии воды, — вот и все, что Верона должна была сделать, чтобы маленькие друзья не погибли от голода и стресса. Ведьма старалась не поворачиваться и даже случайно не посмотреть на одержимого, но затылком чувствовала прожигающий взгляд. Джинн наблюдал, внимательно следил за каждым шагом и жестом.
— Если ты не дашь мне уйти, я напишу пару своих слов на твоих стенах. Их кровью, — с остывшим гневом в голосе произнес тот.
— Еще не написал, значит, не все так плохо… — ухмыльнулась ведьма, приласкав один из мохнатых комочков и обернувшись. — Как тебе земное тело? Уже хочешь есть? Пить? Или ты все нашел, пока бесполезно выпускал свою ярость на предмет моих многолетних трудов, черный?
— Полдня без еды — не семьдесят земных лет, глупая женщина, — джинн сморщился и пересел, свесив одну ногу и скрестив руки на груди. — Пришлось бы терпеть — потерпел бы. Но я жив, пища нужна мне всегда, а не потому лишь, что так хотел бы kwanii{?}[(араб.) гомик.], чье тело я занял. А если ты собралась морить меня голодом, следовало наложить заклятие на этот ваш… холодильник.
— Семьдесят земных лет… — пораженно охнула Верона, потупив взгляд. — И каково это? Быть в предмете?
Ведьма опустилась на колени напротив одержимого, пряча руки в вязаное полотно одежды. Сейчас она сама была похожа на своих любимцев, но и джинн с приближением Вероны держался куда менее смело. Черные брови настороженно нахмурились, а взгляд явно искал угрозу.
— Сядь в глухую обмазанную глиной пустую яму и живи с мыслью, что изнутри нет выхода. Даже рисовать на стенах ты сможешь не вечно, а вскоре возненавидишь это занятие, потому что вслепую не придумаешь ни единого нового узора. — Черный крепче сплел руки, пальцами до белизны впившись в свои предплечья. Его искрящая эмоция заставляла еще слабое человеческое тело дрожать, выдавая душевную боль — вовсе не Исмаилову. — Мне повезло, что я мог по крайней мере слышать чужую жизнь. Даже понял ваш покатый язык прежде, чем освободился! Те джинны, кого ловили и бросали в пустыне, спустя вечность становились злее и безумнее шайтана, даже если до того были добросердечными праведниками.
Верона едва ли могла представить ужасы, пережитые черным. Но вполне сумела вообразить ту цепочку несправедливости, которая привела джинна к ней. И теперь все становилось на свои места. Даже его ядовитая натура.
Ведьма нахмурилась, смаргивая скопившиеся внезапно слезы. Страшнейший ужас, который любое живое существо способно испытать на своей шкуре — это лишение надежды. Отсутствие света впереди. Вероне стало дурно от того, что она теперь являлась крупицей боли одержимого.
— Ты не видел, как изменился человеческий мир? — поборов дрожь в голосе, поинтересовалась ведьма.
— Ну… — в паузе осело сомнение — совершенно узнаваемое, понятное. — Увидел, как изменился, за то время, которое провел с ним, — джинн ткнул пальцем себе в висок. — Но не видел, как менялся. Слышал. Как я уже сказал, в моей темнице было… Радио.
— Точно, — Верона миролюбиво улыбнулась. — Хочешь пощупать? Принесу тебе свой ноутбук. Интернет творит чудеса! И книжки почитать можно, и новости разного времени посмотреть… Чтобы тебе не скучно было. Только, пожалуйста, если соберешься еще что-то уничтожить, бей его, а не живое, ладно?
Ответить джинну Верона не дала, тут же вскочив с места и убежав из комнаты. А вернулась она уже с электрическим другом, которого бесцеремонно — но все же осторожно — водрузила черному на колени. Теперь она расположилась ближе, у дивана.
— Вот тут открываешь, а тут включаешь. Интересно, могущественный джинн угадает мой пароль?
Но могущественный джинн даже не попытался угадывать. Его лицо скривилось в смятении, а ноутбук удостоился лишь секунды внимания. Оно было приковано к ведьме. Черные глаза больше не горели кровавой злобой, но в них читалось неверие и отчужденность.
— Что ты хочешь от меня? — наконец выплюнул черный и, запалившись, казалось, от собственной мысли, вновь пришел в ярость. — Ты либо желаешь обмануть меня, женщина, либо ветрена, как долина Нила в хамсин{?}[(араб.) пятьдесят; также название пятидесятидневного ветреного сезона в Египте.]! Ты хотела, чтобы я оставил человека. Угрожала мне. Заточила меня. И я убил его! Убил его семью! А до них убивал и сводил с ума еще больше. И теперь ты говоришь мне, что я могу ломать твое добро, думаешь о моих желаниях, льстишь моим силам?
