— Это чистое, но не мое. Думаю, тебе подойдет. Я потом твое постираю, не переживай. Сейчас будем пить лекарство от головных болей и есть.

Верона исчезла лишь на мгновение, в которое Исмаил не успел бы даже двинуться. А скоро вновь нависала над ним с половником, полным травяного отвара. Металлическое тело едва касалось обрамленных ровной короткой бородой губ.

— Пей!

— Что это? — спросил Исмаил, но выбирать ему было не из чего — пришлось пить. А там и жажда дала о себе знать: отняв половник, гость жадно осушил его в три глотка, после закашлявшись. Утерев рот тыльной стороной ладони, Исмаил вернул посуду Вероне. Та удовлетворенно хмыкнула.

— Обезболивающее. Лечебный отвар. Чтобы голова не болела, Исмаил… Я хочу, чтобы ты был здоровым. Манную кашу будешь?

— Я буду… Думаю.

С любопытством и опаской оглядевшись, Исмаил сообщил, что отойдет одеться и на минуту вновь скрылся в ванной. Футболка сидела на нем в облипку, штаны, к счастью, пришлись по размеру; но гость явно был из тех, кто хорошо выглядит почти в чем угодно. Задумчиво ощупывая ткань и расправляя на одежде складки, он вернулся на место, за стол, где уже ждала полная тарелка горячей и ароматной каши.

— У тебя есть молодой человек? — поинтересовался вдруг Исмаил, сконфуженно хмуря густые вздернутые брови. — В смысле, если это не твоя одежда, то… От меня столько проблем…

Ведьма вжала голову в плечи и, поймав себя на нервном жесте, скрыла его за разминкой для шеи. А бояться было чего! Огромный, здоровый и сильный мужчина зачем-то разведывает обстановку. То ли проверяет, будет ли кому защитить Верону, то ли просто любопытный до неприличия, то ли настолько приличный, что кажется неправильно азартным до знаний. Женщине в зубастом современном мире страшно быть одной. Если у тебя нет мужчины — это твой выбор собственной беспомощности. Значит, тебя можно обижать. Значит, о тебя можно вытереть ноги. Можно не заботиться о твоем комфорте. Не считаться с твоим мнением, ведь плоть всегда побеждает разум. Плоть быстрее реагирует на раздражитель и стирает его с лика мирского.

Молодого человека у Вероны не было. У ведьм вообще редко складывается личная жизнь: так уж суждено. В вечной борьбе с нечистым ты теряешь дух. Ты принадлежишь миру. Это особенный вид сознания — никогда не быть для себя. И Верона являлась той, кто разорвет на себе последнее, а если и его не будет, то скормит себя по кусочку нуждающимся. В ином случае — сгорит от чувства вины.

— Меня есть кому защитить, — Верона стрельнула взглядом на Исмаила, грозно срезав отточенным движением кусочек масла. Желтый уголок упал в кашу и тут же начал плавиться. — Ты мне не мешаешь. Мешал бы — я бы нашла иной способ помочь. Ешь, тебе нужно восстановить силы. А потом расскажешь мне, что с тобой произошло.

Верона расположилась напротив Исмаила за маленьким столом, который едва вмещал на себе трапезу для двоих. Мужчина, казалось, слишком близко сидел, и ведьма откинулась на спинку стула, ворочая в каше ложкой. Ее кусочек масла погиб под тонной белой смерти за долю секунды, и только золотистые разводы напоминали о его существовании.

— Я… — запнулся Исмаил, уткнувшись взглядом в тарелку Вероны, но, так и не заговорив, начал есть. Его вновь сковало странное внутреннее напряжение: пальцы мелко дрожали, а рот искривлялся всякий раз перед тем, как принять еду. Будто бы в каждую секунду гость хотел снова зарыдать, провалиться в истерику, как вчера, но в то же время нечеловеческое самообладание заставляло его держаться. Это сопротивление прорезалось набухающими на лбу венами и скрипом зубов, перемалывающих и так мелко тертую еду. Исмаил давился, пока тарелка не опустела. А затем словно и ему полегчало, и в сознании воскресла потерянная мысль: — Я так и не узнал, как тебя зовут.

— Верона, — осторожно ответила ведьма, проглатывая кашу. — Вероника.

Исмаил кивнул:

— Спасибо… Верона. — Он скрестил руки на груди, снова дернулся рассматривать кухню. Верона видела, как напряженно поднялись широкие плечи, стоило взгляду остановиться на уже пятом по счету, судя по движению зрачков, птичьем черепе.

— Жутковато… — облизнувшись, выдал гость и странно икнул: то ли подавил нервный смешок, то ли ему стало дурно. Во всяком случае, травяное варево действовало, и эмоции Исмаила больше не выжигали воздух, не делали его тяжелее.

— Я просто коллекционер, — машинально выдала ведьма и дернула плечом. Врала, но откуда ж знать незнакомцу с детства заученные реакции на внутреннее напряжение?

Вероне и самой было любопытно. Хотелось спросить про жену, детей, про путь Исмаила, но каждое слово застревало в глотке: нет, никак нельзя сейчас лишать ценного спокойствия этого человека. Можно унять боль, избавить от нужды думать. Правда, Вероне тяжело давалось даже просто общаться, куда там извилистыми тропинками опутывать сломанное сознание.

— Я люблю крыс. Ты их видел?

— В смысле, у тебя? Твоих крыс?

Когда Исмаил удивлялся или не понимал, что ему говорят, он выглядел даже забавно. В высшей степени безобидно. Верона хихикнула.

— Да. Они были в комнате, в которой ты отдыхал. Не мешали?

— Нет… Спал, как убитый. — Исмаил опустил веки и глубоко вздохнул, — а когда заговорил в следующий раз, его голос надломился и загрубел: — Это все из-за бутылки… Нет. Это все из-за меня.

Верона горько выдохнула и смяла платье на коленях. Не умела она словом лечить души. Только делом.

— Ты не похож на алкоголика.

Но Исмаил покачал головой.

— Я не пью. В смысле… Я не придерживался шариата, но я не пью. Только это и усвоил… Но я про другое. У меня была бутылка, — гость неожиданно заговорил быстро, в спешке, хотя и запинался, как раньше. Он хмурился и вздрагивал, словно речь сама по себе причиняла ему боль, словно тяжело было даже думать, но явно пытался сквозь страдания выговориться. Торопился куда-то? Боялся забыть? Так сильно переживал из-за того, о чем рассказывал? — Я атеист. В смысле, я… Я не знаю. У меня была эта бутылка, отец привез ее из Махачкалы. Оставил мне. Он вернулся на родину, но всегда говорил, что нужно следить, чтобы… Чтобы ничего не произошло. Он говорил, что если я не хочу ничего знать, никаких традиций, то это неважно, но нужно, чтобы я ее берег. Ее оставил еще дед… Вроде, это память… Я не знаю. Ее дал ему какой-то мулла.

Верона поджала губы, изучая лицо Исмаила. Она догадалась: он был другой веры. Запахло кровью, пылью и шерстью. Ведьма слышала про мусульман, читала про них, но никогда не углублялась. Она пообещала себе разузнать побольше обо всем позже.

— Я предлагаю оставить черные мысли. Ты тревожишь моего домового, — Верона указала на нервно затрепетавшие без ветра пучки с зеленью, что на карнизе соседствовали вместе с прозрачным тюлем. Темные силуэты мяты, петрушки и зверобоя раскачивались из стороны в сторону практически синхронно.

— Еще немного, — дополнила Верона, — и придется его кормить. Он очень прожорливый. Давай ты отдохнешь? Придешь в себя, соберешься с мыслями. Я тебя подлечу.

Исмаила слова ведьмы отвлекли — да так, что он посмотрел на нее совершенно диким, непонимающим взглядом.

— Домового?.. То есть он… Ладно, неважно, пускай будет еще и домовой, — невесело отсмеялся гость и вытер влажное веко. А после бесцветно прошептал: — Она тоже в домовых верила…

Но Исмаилу не позволили упасть в бездну черных воспоминаний. Верона уже тут как тут оказалась с половником, полным отвара.

Гостю все еще нездоровилось, а потому после завтрака и новой порции успокоительного он уснул. Верона только и успела, что провести Исмаилу небольшую экскурсию по квартире и временно принадлежащей ему комнате, познакомить с соседями. Две большие деревянные двухэтажные клетки с дегу и крысами стояли около окна. Первые смотрели на Исмаила с любопытством, вторые — не смотрели вовсе. Ведьма с гордостью рассказала про питание своих друзей, показала вкусности и веточки, которыми лакомились грызуны вечерами, и красную лампу, обогревавшую их круглые от хорошей жизни бока.