— Верона…
Украшенное кружевами белье сдвинулись вниз и в сторону; Верона явственно ощутила, как шаг за шагом Шах переходит грань, как лишает защиты, как все безжалостнее топит в истоме. Его пальцы, пробуя женскую плоть, с мягким, но неумолимым нажимом описывали круги и спирали, на каждом витке задевая самое чувствительное. Верону оглушил ее собственный стон.
— Сильнее, — шепнул Шах, и Верона ни за что не сказала бы наверняка, вопрос это или просьба. Но ведьма оттолкнула от себя джинна только затем, чтобы обвить его ногами и руками, потянуть ближе и ближе, пока близость эта не окончилась влажным поцелуем бедер.
Она обняла Шахрура внизу еще раз — направить твердую плоть. Секундная заминка смазалась в очередном поцелуе, а после утонула в общем стоне: Верона ощутила, как распирает ее, но не пожалела о своей поспешности. Любовь превращала боль в истому. Наверное, в этом и есть истинное ее предназначение.
— Сильнее… — вторила ведьма Шаху теперь, когда расстояние между ними испепелилось, а сорочка подчеркивала талию, — хотелось поскорее уничтожить последние его ошметки на груди и животе. Джинн отвечал надрывным «да». До хруста суставов сжав подушку под Вероной одной рукой, другой — грубо впившись в бок, он двинулся навстречу порывистыми, короткими, частыми, горячими толчками. От того, как с каждым из них лобковая кость придавливала чувствительную точку, Вероне хотелось жалобно скулить, от звука несдержанных стонов Шахрура — получить все, раздуть пламя еще больше. Его спина под ногтями была как нагретый камень: покатая, твердая от напряжения тем больше, чем ближе джинн подбирался к оргазму. Раз — он резко остановился, хватая ртом воздух; вышел, собрался, удержал Верону от намерения воссоединиться вновь… Шах гладил ладонью ее живот, а на растертую кожу бедра закапал, заструился вязкий сок.
— Подожди… Подожди. Ты слишком…
Сквозь жаркий шепот джинна зазвучал нервный, смущенный, сладкий смех.
— Если я не сдержусь, Верона…
— То и черт с ним, — закончила ведьма, прикусив губу то ли от смущения, то ли от нетерпения, то ли от озвученной случайно мысли: — Если ты не сдержишься, это будет лучшая ночь в моей жизни, Шах.
Верона поцеловала джинна в уголок рта, пряча в мягких прикосновениях губ кроткую мольбу о том, за что грешники в писаниях горят в Адском пламени. Может ли оказаться самой сладкой в жизни мысль о грядущем грехе? Можно ли простить себе голод до новообретенного чувства? А невыносимое одиночество, когда — смешно, — опустело не лишившееся напряжения лоно? Вероне было стыдно, а вместе с тем до щекотки под подушечками пальцев интересно.
— Иди ко мне, — шептала она на ухо джинну, в шутку кусая мочку. Тот уворачивался, уговаривал, оправдывался, но каждое слово в конце концов сгорало в новом поцелуе или прикосновении. Чувственные вздохи Шаха сменялись ласковыми угрозами и яростным рыком. И вот мир Вероны круто перевернулся следом за ней — лицом в подушку. Снова были пальцы, тискающие между ног, пробующие прикосновения губ на коже внизу, затем языка, а за ним — горячей, широкой головки члена. Верона сдавалась джинну честными, сладкими стонами. Реальность залило густым, терпким киселем сгустившегося желания. Голова кружилась от запахов секса, среди которых был и собственный, — от Шахрура, когда тот ладонью зажал Вероне рот, прежде чем взять еще раз. Волевые пальцы сминали губы с криками.
Джинн двигался, как безумный, громкими шлепками о бедра ведьмы высекая признания, возвращая все спрессованные за время томительного ожидания эмоции. Он порой прихватывал кулаком волосы, прикусывал плечо и шею сзади; в затылок бились беспорядочные стоны и брань, смешанная со словами любви. Но ярче всего отзывались внизу сумасшедше быстрые, порывистые движения, одновременно утоляющие голод и развращающие сильнее, — от самого входа до глубины, где каждая оброненная Шахом капля семени рождала живое пламя. Бешеное напряжение сменялось немотой, которая отступала перед новыми сладкими спазмами. Последний из них взорвался внизу живота с такой силой, что у ведьмы потемнело в глазах. Задрожали руки, ноги, любовно натертое нутро пело переизбытком жара, и джинну пришлось остановиться просто потому, что объятие плоти стало слишком сильным. Верона заныла, шутливо моля о пощаде.
— Ты прекрасна, — выпалил Шахрур. Он тихо рассмеялся и отстранился, позволил остыть немного; воздух в прогретой до духоты комнате показался прохладным без тепла прижатого сверху тела. Но Верона все еще чувствовала опаляющие поцелуи пальцев на спине и ногах, чувствовала резонирующую близость джинна позади себя на кровати. Она обернулась — и сама бросилась в огонь.
Верона так и не смогла уснуть. Отдав Шахруру за ночь все силы, она приводила его в чувство ленивыми, невесомыми поцелуями.
— Нам пора. В новый мир. В новую жизнь.
На часах было полпятого, а за окном — утро, еще неотличимое от ночи. Шахрур, едва ли отдохнувший, как и ведьма, смешно спотыкался, в последний раз меряя шагами затихшую квартиру: из комнаты — в ванную, из ванной — в кухню. Но даже сонное раздражение не затмевало звенящее счастье. Напоследок все проверили: документы, вещи. Перекрыли газ и воду. Отключили электричество.
— Я вызвал такси, — устало улыбался Шахрур, застегивая куртку. — Должны успеть. И дорога как раз свободна. Можешь вообще представить, что вечером окажешься так далеко от дома?
— Не могу. Но впервые это не вселяет в меня ужаса. Даже наоборот! Жду с нетерпением, представляешь?
Присели на дорожку. Ведьма удивленному джинну пояснила, что это нужно для легкого пути. Телефон брякнул, сообщил о назначенном экипаже: «Черный Hyondai с номером YM305». В последний раз Верона закрывала дверь с каким-то затхлым ощущением печали. Фальшивой нотой проскочило оно среди мелодии побега и сгинуло, не успев осесть, осознаться.
— Я все еще боюсь ехать даже на поезде и не подумала о чем-то достаточно успокаивающем, — нараспев предупредила Верона джинна, когда они спускались по лестнице. Старые коридоры мрачно затихли в предрабочий час.
Единственная горящая светом фар машина на продуваемой всеми ветрами улице встретила путников теплым салоном, подвыветрившимся запахом табака и неприветливым «здрасте» таксиста. Шах устроился на заднем сиденье рядом с Вероной; расставаться не хотелось даже на секунду.
Отправились в абсолютной тишине — только радио вполголоса мычало какие-то безымянные хиты. За окном пролетали темные провалы окон. Ветви изрезали небо, словно прутья решетки; как хорошо, что солнце еще не подсветило купол. Верона нашла руку джинна, сплела пальцы. Внутри колотилось что-то важное, незавершенное. Страх прилип к позвоночнику, и бесконечное жжение в руке… Как Верона уже к нему привыкла! Настолько, что совсем перестала оборачиваться в поисках опасности, а под ребрами больше не собиралось неуютное шевеление внутренностей.
— Шах, — прошептала ведьма, наклонившись к уху джинна. Она подняла руку, смотря на незаживающую царапину общей клятвы. — Я желаю, чтобы ты был свободен. Навсегда.
В тот же миг запястье словно раскаленной проволокой стянули — Вероне показалось, что боль была сильнее и резче, чем во время ритуала подчинения. Вздрогнул и Шахрур. Он с удивлением опустил взгляд, провожая выцветший белизной шрам; поймал ладонь Вероны и крепко сжал в порыве благодарности.
— Мне кажется, сейчас сердце остановится, — выпалил он. — Знай: я желаю того же для тебя, Верона… Спасибо. Спасибо…
Шахрур притянул ведьму к себе, наклонился за поцелуем, — но не успел осуществить задуманное. Машину вдруг тряхнуло так, что пришлось хвататься за спинки передних кресел. Такси резко свернуло на скоростную трассу и буквально на въезде подпрыгнуло на дорожном шве.
— Эй! Можно аккуратнее? Мы не так спешим! — повысил голос Шахрур. В зеркале заднего вида вспыхнул злой и нервный взгляд. Вероне обожгло нервы, но она вновь оказалась в надежных объятиях.
— Уверен, на машине страшнее, чем на поезде, — поспешил отвлечь ведьму Шах, тычась ей губами в висок.
