– Спок… – голос прозвучал хрипло и как-то слишком тихо. Вулканец молча ждал продолжения. Джиму показалось, или в его позе появилась какая-то напряженность?
Молчание затягивалось, но Спок не прерывал его. Он словно застыл. Джим мучительно подыскивал подходящие слова. Как же все это сложно, как глупо объясняться словами, когда есть такое простое и понятное… К черту слова. Он вдруг, неожиданно для самого себя, приподнялся со своего места, подался вперед, а потом, так и не успев сообразить, что творит, неловко коснулся пальцами заостренного уха и потянулся к строго сжатым губам. Секунду Спок не двигался, словно окаменев, а после… это было настоящее откровение.
Кирка захватило, смяло, подчинило чужое желание. Казалось – губы Спока были везде, они ощущались не только кожей, но и под ней, словно какая-то часть вулканца вдруг оказалась внутри Джима, внутри его сознания. Эта безумная страсть ослепляла, лишала воли, пробегала вдоль каждого нерва электрическим импульсом. Джим задохнулся, запрокинул голову и вцепился в твердые плечи навалившегося на него вулканца, как в единственную опору в этом внезапно обезумевшем мире, который с каждой секундой все больше терял привычные очертания. Это не было поцелуем… это было сумасшествием.
Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Спок вдруг замер, пару секунд еще продолжал прижиматься лбом ко лбу Кирка, закрыв глаза и тяжело дыша, а потом тихо отстранился, оставив болезненную пустоту. Джим жадно глотнул воздуха, и тот обжег легкие, растекаясь по ним холодными струйками. Горло саднило.
– Спок, я…
– Не говорите ничего, капитан, – прервал его Спок глухим, не своим голосом. – Это было… недопустимо. Я… прошу прощения.
Джим непонимающе моргнул, а потом его прорвало:
– Что? Спок, это же я начал! За что я должен тебя простить? За то, что не оттолкнул?
Он вдруг обмяк, словно выдохся, и устало опустился на стул.
– Спок… почему ты так… Ты же тоже хочешь этого, я ведь почувствовал, ты… почему ты просто не дашь себе волю?
– Потому что… потому…
Вулканец не смотрел на Джима и мучительно подбирал слова. По его скулам расползались лихорадочные зеленые пятна. Столешница, край которой он машинально сжал пальцами, жалобно затрещала. По телу Джима пробежала непонятная дрожь.
– Спок… Пожалуйста, Спок…
Спустя невыносимо долгое мгновение рука Спока дрогнула и потянулась к его руке; длинные бледные пальцы коснулись его пальцев; они крепко, почти до хруста, сжали его ладонь, потом запястье; и вот уже он в объятиях Спока, и горячее дыхание опаляет его шею, а ребра, кажется, сейчас просто сломаются, не выдержав ударов взбесившегося сердца. Спок больше не целует; он просто прижимает к себе, прижимает так, словно жизнь его зависит от этого, и лихорадочно шепчет в ухо, пряча лицо в коротких вихрах цвета спелой пшеницы:
– Я не верил… не мог поверить, что ты тоже… Я был в разладе с самим собой… Это… казалось неприемлемым. Я боролся с этим. У меня почти получилось…
– Что у тебя получилось?
– Не думать о тебе. Но потом…
– Потом я снова все испортил, да? – нервно хохотнул Кирк, рваными движениями гладя вулканца по напряженной спине. – Какой же ты дурак…
Спок не возражал. Он слепо тыкался в шею, в ухо, в щеку, в волосы Кирка, а его руки сжимали так, что Джиму было тяжело дышать. Впрочем, Джим не жаловался.
– Спок… а… а Ухура? – все же решился он спросить спустя пару минут. – Вчера я видел вас…
Его сердце сжалось. Вчерашняя картина отчетливо встала перед глазами, а в душе поселилось пугающее чувство, что вся его чертова жизнь зависит от того, что он услышит в ответ.
– Ухура… – Споку понадобилась секунда, чтобы сообразить, что от него хотят. – Мы пришли к мнению, что нам лучше закончить наши романтические отношения. Предложение расстаться исходило от нее, но у меня не было возражений. У нас уже некоторое время были… серьезные разногласия. Я… не мог удовлетворить ее эмоциональные потребности и осознавал это.
Кирк уткнулся лбом в твердое плечо и дернулся от очередного нервного смешка. До него дошло. Он поднял голову.
– Значит, вчера…
– Да. Именно вчера, в баре на палубе номер два, в 2234 по корабельному времени, мы окончательно закрыли этот вопрос.
Кирк крепче прижал к себе неподатливое тело – сплошь обнаженные нервы и острые углы. Сейчас ему было плевать, как называется то, что он чувствует. Главное – он это чувствовал, и Спок чувствовал тоже. Каким-то непонятным, необъяснимым образом, гладя щеки, плечи и подрагивающие пальцы вулканца, он просто знал это.
***
Увольнительная пролетела быстро. Она напоминала какой-то сумасшедший, нереальный калейдоскоп новых ощущений – во всяком случае, для Кирка. И это были вовсе не физические ощущения. Физически его вряд ли можно было чем-то особенно удивить. Это было где-то глубже. Наверно, он был счастлив, хотя за все три дня эта мысль – о том, что он счастлив – ни разу не пришла ему в голову. Он слишком наслаждался ощущением счастья, чтобы успевать думать об этом.
Когда увольнительная подошла к концу и корабль покинул звездную базу, жизнь постепенно начала входить в привычное, рабочее русло. Однако кое-что изменилось, и некоторые члены экипажа начали это замечать – например, каждый вечер через полчаса после смены вулканец, точный, как атомный хронометр, являлся в каюту капитана. Разумеется, капитан и его старпом просто играли в шахматы – во всяком случае, такова была официальная версия. И они действительно иногда играли. А после… после были долгие разговоры и нескончаемые поцелуи. Вот только дальше поцелуев дело пока не заходило, и Кирка это начинало всерьез беспокоить. Да, конечно, он все понимал – вулканские заморочки и все такое… Но прошла уже целая неделя с тех пор, как они… ну, вроде как объяснились. Целая неделя! По мнению Кирка, для конфетно-букетного периода это было более, чем достаточно. Хотя, справедливости ради стоит отметить, что Кирк лишь однажды притащил вулканцу из оранжереи Сулу сине-фиолетовый цветок какой-то необычной орхидеи с труднопроизносимым названием, на что Спок моргнул и сдержанно поинтересовался, с какой целью капитан повредил редкое растение. Так что пришлось обойтись без букетов, а к сладостям, как выяснилось, вулканец и вовсе относился довольно прохладно. Зато Кирк был приятно удивлен, когда Спок неожиданно перепрограммировал репликатор в его каюте таким образом, что тот начал предлагать, среди прочего, несколько любимых Джимом деликатесов. Кирк, разумеется, вполне мог сделать это и сам… но получить такой сюрприз от Спока было чертовски приятно.
Так прошла еще неделя. Джим изощрялся и так, и эдак, пытаясь донести до Спока простую мысль, что пора бы уже перейти к следующему этапу отношений. Наверно, еще немного, и он, не сдержавшись и наплевав, что перед ним не кто-нибудь, а вулканец, просто залез бы Споку в штаны, но… в один прекрасный (а на самом деле, немного неловкий) вечер его старпом, пригласив его в свою каюту и зачем-то прочитав ему короткую, но довольно содержательную лекцию о некоторых вулканских традициях, неожиданно опрокинул его на узкую казенную койку.
Это было… не так, как с другими. Торопливо и чуть-чуть неловко вначале. И еще – ожидаемо, но все же обжигающе болезненно. А после – невероятно, просто до неприличия хорошо. Джим сминал влажные простыни и кусал губы, отчаянно пытаясь сохранить лицо и не издавать недостойных капитана звуков. Привычный мир перевернулся, утратил четкие очертания и закружился сюрреалистичной каруселью; Спок был подобен урагану, который, наконец, вырвался на свободу. Этот ураган выбивал дыхание и опьянял, у него были чуткие вулканские пальцы и влажные, восхитительно бесстыжие губы.
Долго Джим не продержался; минут через пять он выгнулся напряженной дугой, впился коротко остриженными ногтями в крепкие плечи своего старпома и… подумал о том, что на кораблях класса «Конституция» следовало бы усовершенствовать звукоизоляцию. Во всяком случае, в каютах старших офицеров. Должны же быть у командного состава хоть какие-то преимущества. Эта мысль была последней, посетившей его светлую голову, перед тем, как он вырубился, уткнувшись носом в шею Спока и по-хозяйски устроив свою пятерню на его широкой груди.
