Исидоро Балтасар говорил, что маги всю свою жизнь стремятся разорвать густой туман человеческих допущений. Тем не менее, они слепо не бросаются во тьму. Маги готовят себя. Им известно, что когда бы они ни попали в неизвестное, им понадобится хорошо развитая рациональная сторона. Только при этом условии они будут способны объяснить и осмыслить то, что они смогут вынести из своих путешествий в неизвестное.

Он добавил, что я не должна постигать магию через чтение работ философов. Скорее я должна увидеть, что философия и магия являются очень сложными формами абстрактного знания. Как для мага, так и для философа истина о нашем бытии-в-мире до некоторой степени является приоткрытой. Маг, однако, находится на шаг впереди. Он действует в соответствии с полученными им знаниями, которые по определению находятся уже вне признанных в культуре возможностей.

Исидоро Балтасар полагал, что философы являются интеллектуальными магами. Однако их исследования и стремления всегда остаются лишь ментальными попытками. Философы не могут воздействовать на мир, который они так хорошо понимают и объясняют, способом, отличающимся от культурно обусловленного. Они дополняют уже существующее ядро знания. Они истолковывают и перетолковывают имеющиеся философские тексты. Новые мысли и идеи, возникающие в результате таких интенсивных исследований, не изменяют их, исключая, быть может, психологический план. Они могут стать более добрыми, более понимающими людьми или, возможно, наоборот. Однако с философских позиций они не могут сделать ничего такого, что изменило бы их чувственное восприятие мира, ибо философы действуют в рамках социального порядка. Они поддерживают социальный порядок, даже если не согласны с ним интеллектуально. Философы — это плохие маги.

Маги также достраивают существующее ядро знания. Однако они делают это отнюдь не принятием того, что было установлено и доказано другими магами. Они должны заново доказывать самим себе, что принятое до них действительно существует, действительно поддается восприятию. Для выполнения такой грандиозной задачи маги нуждаются в огромной энергии, которую они получают в результате своего отторжения от социального порядка, происходящего без ухода из мира. Не ослабляя себя, маги разрушают соглашение, определяющее реальность.

Как только мы пересекли границу Мексики, меня охватила неуверенность. Казавшийся таким замечательным повод для поездки в Мексику с Исидоро Балтасаром теперь выглядел предлогом для того, чтобы он взял меня с собой. Я уже сомневалась, что смогу выполнить обещание и заниматься социологией в доме ведьм. Ведь там я снова буду делать все то, что делала во всех предыдущих случаях: подолгу спать, видеть загадочные сны и безнадежно пытаться понять, чего же хотят от меня маги.

— Сожаления? — голос Исидоро Балтасара заставил меня вздрогнуть. Он смотрел искоса и, должно быть, какое-то время уже наблюдал за мной.

— Нет, конечно, — поспешила я его заверить, промямлив что-то о жаре, и уставилась в окно, размышляя, что он имел в виду — общее мое состояние или молчаливость.

Молчала я потому, что была напугана и расстроена. По спине мурашками полз страх.

А Исидоро Балтасар пребывал в состоянии радостного возбуждения: пел, глупо шутил, читал стихи на английском, испанском и португальском. Но даже пикантные подробности сплетен о наших общих знакомых по УКЛА не могли развеять моего уныния. Он даже не замечал, что рядом неблагодарный слушатель, и оставался в хорошем настроении, несмотря на рявканье и просьбы оставить меня в покое.

— Если бы люди посмотрели на нас, они подумали бы, что мы женаты, — заметил он между взрывами смеха.

Если бы маги посмотрели на нас, подавленно подумала я, они бы поняли, что что-то не так. Они бы поняли, что мы с Исидоро Балтасаром не равны. Я реалистка и конкретна в своих действиях и решениях. Для него же действия и решения непостоянны, каков бы ни был их результат, и их окончательность определяется тем, что он принимает на себя всю ответственность за них, независимо от того, важны они или нет.

Мы ехали на юг и не петляли, как обычно, а направлялись сразу к дому ведьм. Когда выехали из Гуаймаса, — никогда еще прежде мы не заезжали так далеко на юг по дороге к дому ведьм, — я спросила: — Куда ты меня везешь?

Он равнодушно ответил: — Мы едем дальней дорогой. Не волнуйся.

То же самое прозвучало, когда я его еще раз спросила за обедом в Навохоа.

Мы оставили Навохоа позади и поехали на юг, направляясь в Масатлан. Я не находила себе места от волнения. Около полуночи Исидоро Балтасар свернул с шоссе на узкую проселочную дорогу. Автофургон трясло, он дребезжал на ухабах и камнях, по которым мы ехали. Шоссе позади нас угадывалось только изредка, по мигающим огонькам, потом оно и вовсе исчезло, поглощенное зарослями, обрамлявшими дорогу. После утомительно долгой езды мы внезапно остановились, и он выключил свет.

— Где мы? — спросила я, оглядываясь вокруг. Сначала ничего не было видно, но когда глаза привыкли к темноте, прямо перед собой я увидела крохотные белые пятнышки. Эти звездочки, казалось, упали с неба. Меньше всего я ожидала ощутить пьянящий аромат кустов жасмина, взбирающихся на крышу и ниспадающих с рамады, и, неожиданно узнав его, я почувствовала себя так, словно лишь во сне вдыхала подобное благоуханье. Я глупо хихикнула. Все это вызвало почти детское чувство удивления и восторга. Мы были у дома Эсперансы.

— Первый раз мы приезжали сюда с Делией Флорес,— пробормотала я про себя и, тронув Исидоро Балтасара за руку, спросила: — Разве это возможно? — На мгновенье я чуть не задохнулась от страха.

— Что? — переспросил он озадаченно. Он был взволнован и раздражен; его рука, обычно теплая, была холодна как лед.

— Этот дом на окраине Сьюдад Обрегона, более ста миль севернее! — вскрикнула я. — Сама ездила туда. И никогда не сворачивала с асфальта. — Осмотревшись в темноте, я вспомнила, что ездила из этого дома в Тусон, что никогда в жизни не была в Навохоа или в его окрестностях.

Исидоро Балтасар некоторое время молчал; казалось, он был занят поиском ответа. Ни один из них не удовлетворил бы меня. Пожав плечами, он повернулся ко мне лицом. В нем была какая-то сила и некое преимущество — как в нагвале Мариано Аурелиано, — он говорил, что нет сомнений, я сновидела-наяву, когда мы вдвоем с Делией поехали из Эрмосильо в дом целительницы. — Предлагаю, чтобы ты воспринимала это как есть, — предостерег он. — По себе знаю, как может блуждать разум, пытаясь совместить несовместимое.

Я попыталась было протестовать, но он прервал меня, указав на приближающийся огонёк, и, выжидающе улыбнулся, будто знал, кому принадлежит эта громадная, колышущаяся на земле тень.

— Это же смотритель! — пробормотала я в изумлении, как только он предстал перед нами, инстинктивно обняв и расцеловав его в обе щеки. — Никогда бы не подумала, что встречу тебя здесь, — прошептала я.

Ничего не сказав, он застенчиво улыбнулся. Обнявшись с Исидоро Балтасаром и похлопав его несколько раз по спине, как это обычно делают при встрече латиноамериканцы, он что-то шепнул ему. При всем своем старании я не расслышала ни единого слова. Он повел нас к дому.

Что-то зловещее было в массивной парадной двери. Она была закрыта. Окна с решетками также были закрыты. Ни света, ни звука за толстыми стенами. Мы обошли дом со стороны заднего двора, обнесенного высокой изгородью, и вошли в дверь, ведущую прямо в квадратную комнату.

Я почувствовала себя уверенней, узнав эти четыре двери. Это была та же комната, куда меня приводила Делия Флорес. Она была почти без мебели, какой я ее и запомнила, — в ней были только узкая кровать, стол и несколько стульев.

Смотритель поставил керосиновую лампу на стол и заставил меня сесть. Повернувшись к Исидоро Балтасару, он обнял его за плечи и они вышли в темный коридор. Неожиданность их ухода ошеломила меня. Я даже не успела прийти в себя и решить, стоит ли идти за ними, как смотритель вернулся. Он дал мне одеяло, подушку, фонарик и ночной горшок.