Я кивнула. У меня уже имелось множество вопросов, но он жестом попросил терпения.

— Маги, — продолжал он, — заставляют увидеть, что природа окружающей реальности отлична от того, какой мы ее воспринимаем, вернее от того, какой нас научили ее воспринимать. На интеллектуальном уровне мы заставляем себя самих убедиться, что культура предопределяет, кто мы есть, как себя вести, что мы должны знать, что мы способны чувствовать. Но мы не желаем воплощать эту идею, приняв ее как конкретное практическое предложение. Причина в том, что мы не принимаем утверждения, что культура также предопределяет и то, что мы способны воспринимать.

Магия позволяет нам осознать другие реальности, различные возможности, касающиеся не только окружающего нас мира, но и нас самих, в такой степени, какой мы даже не можем себе представить в самых смелых предположениях о себе самих и о нашем окружении.

Меня удивило, что я сумела принять его слова так легко, хотя и не поняла их.

— Маг не только осознает различные реальности, — продолжал он, —ной использует эти знания на практике. Маги знают — не только интеллектуально, но и практически, — что реальность, или мир как мы его знаем, заключается во взятом у каждого из нас согласии в том, каков этот мир. Согласие может быть разрушено, так как это всего лишь социальное явление. И как только оно будет разрушено, весь мир рухнет вместе с ним.

Заметив, что я не могу следовать за его мыслью, он попытался представить ее с другой стороны. Он сказал, что социальный мир ограничивает наше восприятие в пределах его пригодности вести нас через путаницу переживаний в повседневной жизни. Социальный мир определяет, что нам воспринимать, то есть ставит рамки нашим способностям восприятия.

— Восприятие мага действует за пределами согласованных рамок, — отметил он. — Они построены и поддерживаются словами, языком, мыслями. Это и есть согласование.

— А маги не соглашаются? — спросила я на всякий случай, пытаясь понять то, что он говорит.

— Они соглашаются, — сказал Исидоро Балтасар, радостно улыбнувшись. — Но у них совершенно иное соглашение. Маги отбрасывают обычное соглашение не только интеллектуально, но также и физически, или еще как бы там это ни называть. Маги разрушают рамки социально определенного восприятия, и чтобы понять, что они имеют в виду, надо начать с практики. Поэтому каждый должен быть предан идее, каждый должен расстаться с разумом так же, как и с телом. Это должен быть бесстрашный и сознательный выбор.

— Тело? — спросила я подозрительно, немедленно заинтересовавшись, какой вид ритуала может предполагаться. — Что они хотят от моего тела?

— Ничего, нибелунга, — засмеялся он. Потом уже серьезным добрым тоном добавил, что ни мое тело, ни мой разум не были еще в таком состоянии, чтобы следовать трудному пути магов. Видя, что я готова запротестовать, он быстро признал, что ничего дурного не произошло ни с моим умом, ни с моим телом.

— Одну минутку! — резко прервала я.

Исидоро Балтасар проигнорировал мой порыв и продолжал, что мир магов — обманчивый мир, и что недостаточно понять его интуитивно. Каждому нужно также усвоить его интеллектуально.

— Вопреки тому, во что верят люди, — объяснял он, — маги не практикуют мрачные эзотерические ритуалы, но стоят впереди нашего времени. А суть нашего времени — это разум. В целом мы разумные люди. Маги, однако, люди разума, что имеет совсем другое значение. Маги романтически относятся к идеям; они развили разум до его пределов, поверив для этого, что только при полном понимании интеллект может включить в себя принципы магии без потерь со стороны его уравновешенности и целостности. Именно в этом маги решительно отличаются от нас. У нас очень мало уравновешенности и еще меньше целостности.

Он посмотрел на меня с ясной улыбкой. У меня было неприятное впечатление, что он знает точно, о чем я думаю, или даже о том, о чем я вообще не могу думать. Я поняла его слова, но их значение ускользнуло от меня. Я не знала, что сказать. Я даже не знала, о чем спросить. Впервые в жизни я чувствовала себя крайне глупо. Это состояние не заставляло чувствовать себя неадекватно, хотя я ясно понимала, что он прав. Я всегда очень поверхностно и неглубоко относилась к интеллекту. Быть романтичной в идеях — это абсолютно чуждая для меня концепция.

Через несколько часов мы были на границе США в Аризоне. Было очень трудно вести машину, так как начала сказываться усталость. Я хотела поговорить, но не знала, что сказать, — даже не так: — я не могла найти слов, чтобы выразить себя. Во мне был какой-то испуг после всего, что случилось. Это было новое ощущение!

Чувствуя мою неуверенность и дискомфорт, Исидоро Балтасар начал говорить. Он искренне согласился, что мир магов часто ставит его в тупик даже сейчас, после стольких лет обучения и сотрудничества с ними.

— И когда я говорю «обучение», я действительно имею в виду обучение. — Он засмеялся и хлопнул по коленям, чтобы подчеркнуть свое заявление.

— Только сегодня утром я был полностью разгромлен миром магов совершенно неописуемым способом.

Он говорил тоном, в котором звучало наполовину утверждение, наполовину недовольство, еще в его голосе была такая восторженная энергия, прекрасная внутренняя сила, что я почувствовала себя приподнято. Создалось впечатление, что он может делать, выносить, воспринимать все что угодно, даже не имеющее смысла. Я почувствовала в нем волю преодолеть все препятствия.

— Представь, я действительно думал, что уехал с нагвалем только на два дня. — Смеясь, он повернулся и встряхнул меня свободной рукой.

Я была так поглощена звуком и живостью его голоса, что совсем не понимала, о чем он говорит. Я попросила его повторить то, что он сказал. Он повторил, и я опять упустила, что он имел в виду.

— Я не уловила, что тебя так сильно волнует, — сказала я наконец, внезапно раздражаясь из-за своей неспособности понять то, что он пытается мне сказать. — Ты уезжал на два дня. Ну и что из этого?

— Что?! — Его громкое восклицание заставило меня подпрыгнуть на сиденье, и я ударилась головой о крышу фургона.

Он посмотрел прямо мне в глаза, но не сказал ни слова. Я знала, что он не обвиняет меня, еще я чувствовала, что он пытается развлечься моей угрюмостью, моими изменениями настроения, моим отсутствием внимания. Он остановил машину у края дороги, выключил мотор, затем повернулся на своем месте лицом ко мне.

— А сейчас я хочу, чтобы ты рассказала мне все, что ты можешь, о своем опыте.

В его голосе было нервное волнение, нетерпеливость, энергия. Он уверил меня, что согласование событий не имеет значения.

Его неотразимая обязывающая улыбка так успокаивала, что я рассказала очень легко все, что помнила.

Он слушал внимательно, посмеиваясь время от времени, подгоняя меня движением подбородка всякий раз, когда я запиналась.

— Значит, все это случилось с тобой за... — он сделал паузу, смотря на меня сияющими глазами, затем добавил: — два дня?

— Да, — сказала я твердо.

Он широким жестом провел руками по груди.

— Ну, тогда у меня для тебя есть новость, — сказал он. Веселье в его глазах изобличало серьезность тона, придавая особое выражение его четко очерченному рту.

— Я уезжал на двенадцать дней. Но я думал, что их было только два. Я думал, что ты собираешься принять во внимание иронию этой ситуации, потому что ты лучше сохраняешь счет времени. Однако это не так. Ты совсем такая же, как и я. Мы потеряли десять дней.

— Десять дней, — пробормотала я, смутившись, потом отвернулась, чтобы посмотреть в окно.

За оставшуюся часть путешествия я не сказала ни слова. Это не значит, что я не поверила ему. Это не значит, что я не хотела говорить. Мне нечего было сказать даже когда я купила в Лос-Анжелесе «Тайме» в первом же киоске, и когда подтвердилось, что я потеряла десять дней. Но где они действительно потеряны? Я задавала себе этот вопрос и не жаждала ответа.

Глава 12