Надо вводить разумные законы, ограничивающие безудержную миграцию из бедных стран в богатые, отказаться от сиюминутной корысти получения дешевой рабочей силы. Нужно учить, образовывать население бедных стран, передавая хорошие знания в нужное время в нужном месте. Конечно, это более дорогое решение проблемы, но стратегически оно более перспективное. То же с экономикой, здравоохранением и т. д. Когда стандарты, а главное качество жизни в более бедных странах возрастет до определенного уровня, население само не захочет больше жить под диктаторами, в царстве религиозного мракобесия, и сами построят себе демократию. Другими словами, перестанут быть варварами.
Ведь на месте современной Германии, стран Восточной Европы жили во времена Римской империи варвары. А сейчас это цивилизованные народы, многие представители которых входят в этот «Золотой миллиард». При этом возникают две серьезные заковыки:
Варвары все же Рим кокнули, как старушку процентщицу.
Прошло несколько сотен лет, прежде чем германские племена и другие варвары превратились в цивилизованные народы.
Но! Сейчас не средние века. Мир каталитически быстро развивается и окультуривание варваров сегодня должно пройти быстрее, но не за годы, конечно. Хватило бы и одной сотни лет. У элиты цивилизованных стран должно хватить ума, терпения, терпимости и сил, чтобы выработать долгосрочный план совместных целей – удержать все народонаселение планеты от гибели. Еще раз, для этого нужен коллективный разум, мировое, хотя бы полумировое правительство и безусловный лидер.
Все, кого мы видим на политическом олимпе, конечно, не дураки (прежде всего, для самих себя и немножко для элиты своих стран), но болтуны, демагоги, недостаточно образованные и очень уж мало нравственные персоны, не вызывающие широкого уважения ни в мире, ни в своих странах. Заканчиваю это политическое (болтологическое) отступление. Что-то меня бросает от эротики к политике. Может, по Фрейду, и в том и в другом я полностью не реализовался… А пытался! Про первое расскажу еще, а что касается политики – то был даже депутатом Октябрьского райсовета города Москвы, но очень неудачно. Побыв немного в политике, я понял, что всякое желание сохранить себя стерильным даже на уровне простого депутата – дело немыслимое, и решил для себя, что лучше уж заниматься тем, чему учился, чему тебя учили и что ты умеешь хорошо делать. Ничто не может мне как гражданину помешать размышлять о судьбах страны, человечества и всего мира. А это так сладостно и так абсолютно бесплатно (если, конечно, не оценивать свое время только в дензнаках).
Возвращаемся к началу войны и полному перевертышу в жизни страны, в жизни каждой семьи, взрослых и детей.
Я уже говорил, что перед войной школу помню плохо, зато всякие внешкольные дела запомнились лучше. Например, эпизоды, связанные с курением. У нас в семье никто не курил: ни папа (он и не пил), ни мама (даже трудно представить), ни брат. Я курил с большими перерывами и сейчас устойчиво не курю уже два года. Хотя, когда выпью сильно тянет, но держусь. Так вот, курить, вернее, имитировать курение, я и мои уличные друзья – пацаны одногодки начали еще до войны, в возрасте семи-восьми лет. Мне кажется, что мы подражали более старшим пацанам, блатным и приблатненным, которые курили все поголовно. Для покупки курева им нужны были деньги, и они их добывали всякими разными способами, в том числе и нечестными. В этой среде был негласный принцип: украсть у государства или у совсем чужих людей – не грех. Но ни дома, у родных, ни у соседей красть не полагалось. А тогда практически все граждане жили в общих, коммунальных квартирах с соседями. Вот и получалось, что соседи, благодаря этому принципу были защищены.
Курить мы начинали без табака, – глупые были; видели, как взрослые что-то зажигают, потом это что-то дымит, дым глотают, а потом красиво выпускают изо рта, или еще красивее через ноздри, и еще шикарнее – в виде красивых колец дыма. Но в то время это было для нас недостижимо. Позже, на определенном этапе курения, я освоил и это мастерство. А тогда мы свертывали цигарку просто из бумаги (газетной, школьной тетради), поджигали ее и вдыхали этот гадостный дым: задыхались, кашляли, но не бросали. Надо заметить, что бумажный дым ударял в голову, и она кружилась. Курить на улице мы не могли; увидев это, взрослые дали бы нам по ушам. Поэтому мы находили какое-либо укромное место: черный ход, туалет или ванную комнату. Очень скоро старшие «кураторы» объяснили нам, что для курения кроме бумаги нужен табак или махорка. И мы нашли, где добывать табак. В то время на улицах Москвы было много урн; москвичи бросали мусор не на тротуар, а аккуратно в урну. Среди прочего в них оказывались и недокуренные папиросы. Сигарет тогда еще не было, – они появились много позже, только после войны. Мы улучали момент, когда на улице было безлюдно, залезали руками в урну и вытаскивали оттуда окурки; их тогда называли чинариками. Мы сортировали окурки на две категории: те, что получше, – их можно было еще докурить, и те, что похуже, которые докурить уже было нельзя, потому что табака в них оставалось очень мало.
У первых мы отрывали часть бумажного мундштука, которая побывала во рту и предыдущего пользователя, – такой чинарик прекрасно можно было докурить. Кстати, до войны, во время войны и долго после нее простой народ и тогдашние пацаны редко курили целую папиросу целиком. Она шла по кругу, и первым в этой очереди был самый близкий друг, а за ним уже все остальные. Распространенным выражением было: «дай курнуть». Это означало, что твой близкий друг сделает 2–3 затяжки и вернет тебе курево обратно.
Если табачной части перед бумажным мундштуком оставалось очень мало, то просящий говорил: «Что ты мне фабрику суешь?» Почему фабрику? Потому что на бумажном мундштуке было напечатано название табачной фабрики, где произвели эти папиросы. Второй, худший сорт чинариков мы утилизовали как сырье. Разрывали папиросную бумагу табачной части и высыпали остатки табака в какую-либо коробочку из-под конфет монпансье – получалась такая пацанская табакерка. Ну, а затем по мере надобности, употребляли смесь разных сортов табака разного качества для скручивания самокруток. «Самокрутки», «самиздат» – все это то, чего не делает государство, а делаешь ты сам. Табаком «секонд-хэнд» можно было угостить кого-нибудь из друзей.
Вот такая была первая, довоенная, фаза моего приобщения к курению, о которой в семье никто не знал. Видимо, они были не только слепые, но и лишенные нормального обоняния. А ведь моя мама регулярно обнюхивала меня – это была одна из форм проявления ее любви на уровне животной физиологии. Нюхала и ничего не чувствовала. Мне кажется, что моя любимая мама была во многих вопросах настолько наивной, что даже не знала о том, что значительная часть человечества курит. К глупости, как я и брат тогда думали, это не имело никакого отношения. По ее логике получалось так: раз ее Евсей не курит, значит, этого явления не существует. Если ее Евсей не пьет, значит, и этого порока нет, если ее Евсей ей не изменяет (а я думаю, что так оно и было), значит, никто никому не изменяет. Вот такая у меня была мама, а у многочисленных внуков – бабушка, а у еще более многочисленных правнуков – прабабушка. И так далее. И сказал Он, что это хорошо.
Самое интересное, что, следующий период курения, после первого, когда мне было восемь лет, наступил в мои тридцать, когда я оказался в Бирме (про нее расскажу в соответствующем месте). Там я закурил сигареты, трубку и местные маленькие сигары – сигареллы. Правда, в эвакуации в Туркменистане, в городе Красноводске, где на базаре продавали всякую азиатскую травку для балдения, я попробовал покурить план. То ли это разновидность, то ли местное название конопли, – точно не знаю, пусть специалисты меня поправят. Как сейчас помню, балдеж после того, как покуришь план, продолжался недолго, приблизительно двадцать минут. Состояние было веселое, казалось, что физически можешь сделать все: прыгнуть до неба, перепрыгнуть любую канаву, все казалось очень смешным и все вокруг – замечательными. Мне было девять лет. Проделывал я это с ребятами всего несколько раз, и с тех пор никогда даже в голову не приходило принимать что-либо для расширения, как сейчас говорят, сознания. Мне и без этого было интересно жить, горизонтов имевшегося у меня сознания хватало, а уйти за горизонт не приходило в голову. Прыгал и бегал я всегда хорошо, люди в большинстве своем казались мне неплохими, а хорошее настроение я подымал с помощью более традиционных способов.
