Мне уже восемьдесят восьмой год, я по мировоззрению пацифист. Для человека, пережившего войну в любом сознательном возрасте, это нормальная реакция, реакция на все ужасы войны. Я признаю только освободительные войны, когда они приходят в твою страну, в твой дом. Я не признаю никакие захватнические войны, какими бы красивыми мотивами они не прикрывались.

Для меня, мальчика восьми с половиной лет, война началась на площади Ногина утром 22 июня 1941 года, куда мы со старшим меня на шесть лет братом приехали на трамвае с Чистых прудов. Там был наш дом, который очень скоро мы были вынуждены покинуть на четыре года. Отец, уже немолодой человек для войны (сорок пять лет), отправился на фронт, а мы с мамой и братом – в эвакуацию. Началась наша трехлетняя одиссея по всему СССР и многим городам и весям. Сначала навстречу немцам, а затем в самую глубь страны.

Эвакуация была, мягко говоря, странная. За эти три года я попадал под бомбежки, отставал от товарного поезда, видел множество трупов мирных советских граждан, советских и немецких солдат, тушил зажигалки на крышах домов, со страхом наблюдал горящую Волгу под Сталинградом (немцы разбомбили баржи с нефтью), видел тысячи раненых наших красноармейцев, валяющихся на земле перед отправкой в тыловые госпитали. Всё это и многое другое я описал в своей книге «Воспоминания профессора химии».

Попав в казачий город Краснодар на второй день после его освобождения от немцев, я видел в разрушенных домах, за которые шли ожесточенные бои, вперемешку трупы наших и немецких солдат. Через несколько дней после освобождения Краснодара на центральной площади была произведена публичная казнь через повешение пятнадцать предателей (десять казаков и пять казачек), сотрудничавших с немцами. Надо сказать, что у казаков были очень непростые отношение с советской властью. Многие из них встречали немцев хлебом с солью. И немцы к ним относились более мягко, чем к остальным советским людям. Но целиком ко всем казакам репрессии не были применены, как к крымским татарам, ингушам и чеченцам, которым предъявлялись обвинения в сотрудничестве с немцами.

Пока отец воевал (в звании кавторанга), выходил из окружения, закончил войну с двумя боевыми орденами и многочисленными медалями, мы с мамой и братом объехали полстраны и намыкались по полной программе. Это называлось «эвакуация».

Нельзя сказать, что нас местные принимали очень радушно, было по-всякому. Ведь советский народ и до войны жил бедно, а во время войны все голодали, у всех было горе, а тут еще эти выковыренные (так нас называли по всей стране местные) понаехали. А когда в 1944 году вернулись зимой в голодную и холодную Москву, то обнаружили, что нашу комнату в общей многонаселенной квартире (пятнадцать семей), занимает семья дворника (татарина, тогда таджиков в Москве не было). Посреди нашей единственной и любимой комнаты в доме, который до войны построило акционерное общество «Россия», стояла железная печка-буржуйка (отопление уже давно не работало). В той печке усилиями семьи дворника сгорела часть нашей скромной мебели и значительное число книг нашей замечательной библиотеки.

Все это и многое другое было во время войны. А после войны несколько лет отчаянного голода, простаивание с ночи в любую погоду в очередях, чтобы отовариться по карточкам и получить самые скудные продукты и одежду.

С одеждой было так. Летом до седьмого класса я ходил по Москве босиком (и в транспорте!), чтобы сохранить обувь к школе. Ну, какая учеба была во время войны и первые годы после. Практически для большей части моего поколения война вырубила из жизни шесть лет обучения.

Обо всем этом написано много хороших книг, снято кинофильмов, поставлено спектаклей. Но все равно за кадром остаётся еще очень много. Ведь у каждого очевидца – своя война: у солдата, лейтенанта, маршала, матерей с детьми без мужей-фронтовиков, у невест фронтовиков, у подростков и юношей. Мои воспоминания – это мои субъективные ощущения. Но они сформировали на всю остальную жизнь мой характер, мои мироощущения и даже мировоззрение.

Я весьма критически и с большим недоверие отношусь к власти и с пониманием – к обычным людям, но при этом далеко не всегда принимаю их позицию. Меня до боли моего немолодого сердца огорчает, терзает «гибридная» война на востоке Украины, на которой гибнут с двух сторон совсем не гибридные, а живые люди. А затащили их в эту войну руководители государств, входивших в одну единую страну – СССР. Я категорически не присоединяюсь к патриотическому угару с двух сторон. Расплачиваться за авантюризм лидеров, как всегда, придется простым людям, значительная часть которых дебилизована ТВ. Звать к войне и воевать на чужой территории проще, чем налаживать мирную жизнь.

Вернусь к 22 июня 1941 года, к площади Ногина, куда мы приехали утром со старшим братом и где был сбор отъезжающих в пионерский лагерь. Но в пионерский лагерь мы не поехали, а услышали, как и многие москвичи на этой площади, объявление Молотова о том, что фашисты напали на нашу страну. И поехали мы совсем в другую сторону. А многочисленные не пионерские, а концлагеря образовались в Восточной Европе, где фашисты сжигали и убивали голодом миллионы людей (не немцев). А у нас продолжили работать лагеря ГУЛАГа, где убивали холодом, голодом и нечеловеческим трудом миллионы своих граждан (и во время, и после войны).

Вот такой у меня получился невеселый текст, но ведь война – это не только праздник Победы, но и страшная боль о многих и многих погибших на войне и вокруг войны. Я страстно желаю избежать каких-либо несправедливых войн, особенно на нашей земле и по соседству.

Перед вами старая фотография, на которой три мальчика-подростка. Один из них – это я, мне тринадцать лет, а на обороте фото дата – 9 мая 1945 год. Я учусь в пятом классе 310-й московской школы. В еще военную Москву я вернулся полтора года назад после четырехлетней эвакуации с мамой и братом по многим городам необъятного СССР.

Попытаюсь вспомнить мое 9 Мая 1945 года… Это было семьдесят пять лет тому назад, сейчас мне восемьдесят восьмой год. Проверим память на присутствие старческого слабоумия (самоирония).

Многое стерлось из памяти, но кое-что постараюсь припомнить. Не помню имена двух пацанов на фотке, но помню, что мы все жили в доме 3 по переулку Стопани рядом с Чистыми прудами (тогда переулок был назван в честь большевика Александра Стопани, сейчас в Москве это Огородный переулок). Не помню, кто и при каких обстоятельствах нас сфоткал и даже проявил, напечатал и подарил фото. В то время фотоаппараты были редкостью. У меня появился фотоаппарат только в 1952 года, когда я был студентом 2-го курса. Этот фотоаппарат был кормильцем моей молодой семьи. Я писал об этом в моей книге воспоминаний.

На фото все три мальчика опрятно и по тому времени нарядно одеты. Я в костюмчике. Вот про костюмчик я помню хорошо. В школе регулярно выдавали талоны на обувь и носильную одежду для школьников. По этим талонам можно было недорого купить (отовариться), что было в наличии. Мы с мамой выбрали костюмчик черного цвета, который мне выдавали по праздникам. Это был мой первый костюм. Второй я приобрел аж лет в тридцать.

Теперь ясно, что костюмчик я надел не с утра, потому что долгожданную новость я узнал, когда вышел гулять на улицу в затрапезной одежде. На улице было много взрослых и детей. Все были возбуждены, а многие взрослые слегка навеселе. Взрослые обнимались, целовались. Громко кричали: «Конец войне!». Никто не кричал: «Победа!» Что победа очень близка, все стали уверены, когда наши войска вошли на территорию восточноевропейских стран. Победу ждали каждый день, и чуть ли не каждый день был салют. Взяли маленький город – маленький салют, большой город – большой салют. А вот конец войны взрослые воспринимали КАК СИМВОЛ, КАК ОКОНЧАНИЕ ЭПОХИ СМЕРТИ, КАЛЕК, ГОЛОДА И РАЗРУХИ. Все ждали возвращения солдат и командиров с фронта.