– Да что мне твой нахер?.. Нешто я чужих херов не видал?.. А вот вы, любезный товарищ мой, есть чмошник и быдляк, которому давно не рихтовали рыло. Вы жалкий и обтруханный лузер!.. Да-с.

Разговор этот заходил слишком далеко и вполне мог закончиться дракой – такое, к сожалению, в привратницкой случалось. Но выдра Подхалимка вовремя сник и принялся жевать бутерброд с сыром, схваченный со стола, и делая вид, что не слышит всякий глупостей. По-настоящему ссориться выдра Подхалимка не умел и не хотел.

– Ох, и скупердяй же этот мистер Жжуть. – быстренько свернул на прежнее направление разговора служка-постельничий. – Ох уж и скупердяй!..

– Мелочный до безобразия. – поддержал пёсик Кабыздох. – Слуг в замке на всё про всё не хватает, люди от усталости с ног валятся, а ему лучше и не напоминать про увеличение штатных единиц. Кислую мину корчит. Один я у него, как будто сторукий, на побегушках: ворота замка стереги, цветочные клумбы поливай, посторонних лаем отпугивай, да ещё в почтовое отделение поторопись сбегать, чтоб евонную пенсию получить… Братцы, да разве я сторукий? Откройте мне глаза на правду, смилуйтесь!

Выдра Подхалимка пересчитал коротенькие пёсиковы лапы, внимательно ощупывая и обнюхивая каждую:

– Раз, три, два… ой, бестолочь я такой… раз, два, три, четыре… четыре лапы с хвостиком.

– Четыре – а, значит, не сто. – поджав хвост, покрасовался всеми четырьмя лапами пёсик Кабыздох.

– Значит, не сто.

Служка Обрыган вдруг возразил:

– Это смотря, кто как посчитает. Если бы я принялся считать, то смалодушествовал и все сто запросто насчитал.

– Если выросло всего четыре, то откуда возьмётся сто? – хмыкнул Кабыздох.

– А оттуда, что только начни считать, под хорошее настроение, так не остановишься, пока умом не тронешься: считай себе и считай. Сто на четыре делится?

– Делится.

– Вот в этом вся математическая казуистика. Да ещё и хвостик.

– Верно. – загрустил привратник Назапор, вспоминая свои столкновения с математикой, и оселедец на выбритой голове мягко потеребил. – Я вот давеча, лёжа в постели, кислые пятна считал. Такое мне средство от бессонницы врачи прописали, чтоб на хитрость её взять. Надо глаза закрыть, постараться успокоиться, а когда по головной умственной темноте начнут кислые пятна бродить, то надо их потихоньку считать. Вроде как незаметно заснёшь, пока считаешь. Вот я лежу давеча и считаю. Ну, надеюсь, что насчитаю с сотню штук и усну сном младенца – а не тут-то было. После пятидесяти пяти меня слегка в дрёму окунуло, и тут сразу этих пятен уйма набежала. Я принялся их быстренько считать: раз, раз, раз!.. но никак не успевал за всеми уследить!.. Слишком быстро они прочь убегали. Пришлось и мне, по умственной темноте, бежать за ними следом и считать: два, четыре, десять!.. Да куда там! Не догнать!.. А ещё, пока бежал, то и позабыл, сколько до этого насчитал, всё дело насмарку пошло.

– Пятьдесят пять ты насчитал до того, как за уймой побежал. – напомнил служка-помоечник.

– Это ты сейчас мне напомнил про пятьдесят пять, а давеча где ты был, чтоб напомнить?

– Когда именно давеча? – собрал морщинки на мордочке служка-помоечник. – Именно ТОГДА, про КОГДА ты говоришь?

– Именно ТОГДА, КОГДА было давеча.

– Давеча ТОГДА я всю ночь в уборной конфузился. – робко признался служка-помоечник. – Скушал, верно, что-нибудь несвежее.

Привратник Назапор сердито поперхнулся:

– Ну, милостивый государь, мне ещё во сне не хватало твоих конфузов в уборной! Я, признаться, на свой лад мнителен и брезглив. От твоего едкого конфуза в уборной, я бы наверняка задохнулся. Ты как полагаешь?

– Я полагаю, что в таких вещах, я над собой не властен.

– Вот не случайно тебя мамка «горемыкой» прозывала. – обескуражено присвистнул привратник. – Столько много полезных советов знаешь, а когда подсказка надобна – тебя не дозовёшься. То с мусорными вёдрами по всей окрестности носишься, то в уборной конфузишься. Отучись-ка ты, братец, вредничать и сей же миг станешь персоной огромного значения и важности.

– Так я нечаянно ТОГДА в уборной конфузился. – захотел оправдаться служка.

– За нечаянно – бьют отчаянно! – сказал, как отрезал, Назапор. – А вот я на сегодняшнею ночь запру уборную, и ключ себе под подушку положу: попробуй-ка тогда не прибеги ко мне и не напомни, сколько я насчитал пятен.

– Ну и попробую. – не без робости буркнул Обрыган.

– А вот что тебе в конце концов угрожает! – привратник смастерил здоровенный тяпляпый кулак. – И называется сия грозная штуковина – дулей! Запомни на будущее!..

Служка-помоечник сказал, что посторонние дули не представляют для него интереса, а вот укрывательство ключей под подушку попахивает подлостью. И если с ним намерены так нехорошо обращаться, то он должен предупредить, что приучен посещать даже крепко запертые уборные, обделывая их, если не внутри, то снаружи. Привратник Назапор возмущённо ахнул.

– Вонищи много будет! – торжественно пообещал Обрыган.

Привратник Назапор покачал головой, явно забирая назад своё обещание запереть уборную на ключ.

– Ох и скупердяй наш хозяин. – затянул прежнею волынку служка-постельничий, разряжая обстановку. – Всё жалуется, что у него дубликаты мозгов кто-то ворует. Он их производить не успевает, и не знает куда прятать. А я думаю, что это старческие болезни его одолевают, и он ничего не помнит, хоть с мозгами, хоть без оных. Кому нужны его мозги, когда у каждого свои имеются?.. Два мозга в одну голову не поместятся. Верно?..

– Верно, верно. – подтвердили слуги.

И только пёсик Кабыздох трусливо поджал уши и притих.

– Чего это ты притих?.. – насторожился Назапор.

– Да так.

– Чего это да так?..

– Я ведь… – помялся пёсик Кабыздох. – Я ведь без злого умысла.

– Знаем, что ты без злого умысла. Да только ты дурачок, и от тебя всякого можно ожидать. Признавайся, ты хозяйские мозги воруешь?..

– Я ведь… – скорчил извиняющуюся физиономию пёсик. – Я не думал сперва, когда в первый раз евонные мозги нашёл и слопал. Я думал, лепёшка такая интересная лежит. Съел, а она вкусной оказалась. Вот меня с тех пор и тянет к евонным мозгам, и ничего поделать с собой не могу. Только пожалейте вы меня, братцы, и не рассказывайте никому про мои шалости.

– Ладно, не расскажем. Но с тебя бутылка, раз такое дело. В следующий раз занесёшь.

– Обязательно занесу. – пообещал Кабыздох, весело виляя хвостиком.

– Шалун, однако. – проворчал выдра Подхалимка.

С улицы раздался оглушительно-дробный звук скрипучих фанфар и конского ржания. У привратницкой остановилась здоровенная императорская карета, запряжённая в шестёрку лошадей, с кучером в атласной ливрее, озорно посвистывающим и вертящим длинным кнутом над головой. Также на укладистом облучке кареты восседали напыщенно-сардонические форейторы, непрерывно жующие какую-то невидимую закусь, и кладбищенский сторож Михеич, припахивающий чесноком и философской неспешностью.

– Разгружай! – приказал Михеич форейторам, распахивая с двух сторон двери кареты. Экипаж оказался плотно, словно поленницей дров, забит мертвяками.

Привратник Назапор и пёсик Кабыздох покинули весёлую компанию, чтоб надлежащим образом встретить гостей. Теперь они рассматривали содержимое кареты, надеясь, что всё это им примерещилось.

– Все твои? – наконец-то спросил Кабыздох про мертвяков у Михеича. – Или с соседнего кладбища с пяток прихватил?

– Все мои. – явно уважая достоинства своего кладбища и своих мертвяков, произнёс Михеич. – Прошедший месяц урожайным удался. Итить-его-колотить.

– Холера? – понимающе нахмурился Назапор.

– Инфлюэнца. – ревниво поправил привратника Михеич, уважающий в любом деле точность.

Незамедлил подняться из бункера, к воротам замка Недосягаемых Умыслов, и патологоанатом Вдрыбадан, с профессиональным интересом разглядывая партию новоприбывших.

– Славный старичок какой, головушка большая, тыковкой… Вот эта тётка, кажется, очень знакомой, вроде видел её в магазине давеча, спички покупал… А этот почему у вас без рук?