Почти триста тысяч долларов, пара золотых слитков, евро не было. Руслан не доверял европейской валюте, считая, что доллар всегда будет живее всех живых, как когда-то Ленин.

– Ну, и отлично. Купим тебе трущобку, а остальное, как и положено, в семью, – Колычев бросил в пакет все содержимое ячейки. – У меня надежнее будет. – Он довольно похлопал по плечу зятя.

Неприятности свалились снежным комом, одна за другой. Развод, переезд в маленькую однокомнатную квартирку, внезапно расторгнутый контракт на работе, запой… Длинный, почти ничего не оставивший в памяти. Ира? Он не помнил, как  они расстались. Кажется, она вызывала полицию, чтобы его забрали. И пробуждение. В деревне, в старом доме. В кармане оказалось почти пятьсот долларов, а в памяти смутные проблески, которые с трудом связывались в полноценную картину. Новые друзья, какие-то Катя и Максим, договора, он, самоуверенный и переполненный эмоциями:

– К черту этот вонючий город. Я сам деревенский! Я жить везде смогу! – он это кричал, сомнений не было, но зачем? Когда?

Думать было больно. Под магазином нашлись друзья, снова пили. На широкую ногу гуляли и доллары нашли, где поменять. Курс какой? К черту курс. Деньги нужны были, настоящие, рубли.

Снова мрак, снова пробуждение. Жалкие гроши в кармане. «Домой? К маме? Никчемный и убогий, все потерявший? К соседям, злорадствующим, довольным его унижением? Радостно встретят его, упавшего и растоптанного. Ну, уж нет. Куда угодно, как студентка, провалившая экзамен и оставшаяся в столице хоть проституткой, но не домой. Потом. Придумаю», – мысли долетали из космоса, отрывками, восстанавливая события, которые не хотелось вспоминать.

Однажды он протрезвел, добрался до города и выяснил, что не ошибся. Что квартиру продал, и что сам согласился на домик с доплатой, и документы все есть, и он был очень счастлив, что «свобода, нас встретит радостно у входа».

– Все подписал? – Руслан стоял у двери уже бывшей квартиры с надеждой, что это все же ошибка.

– Вещи оставил. Сказал, заберешь, – хозяин, крепкий мужик, вынес две большие сумки и поставил у лифта. – Все. Больше твоего нет.

– На проезд дашь? До деревни добраться, – сказал бы кто пару месяцев назад, что он будет унизительно просить на проезд, рассмеялся бы. Но это была реальность.

Вышел на улицу, не удержался, купил бормотуху. Выпил тут же, у магазина.  Показалось, что стало лучше, вдруг появилось настроение, вернулась уверенность. Телефона не было. Наверное, его потерял давно, по крайней мере, неделю  точно его не видел. «Куда теперь? Денег нет? Верунчик? Не откажет», – мысли работали по самому короткому пути.  Ехал в троллейбусе, ругался с кондуктором, выцарапывал из кармана мелочь.

– Вера, буквально пару слов, – прильнул к домофону, почти шептал, словно боялся, что увидят соседи. Не такого ведь знали его.

– Чего тебе? – Вера стояла у двери, не пуская на порог.

– Выручи. Отдам. Честное слово, – Руслан вспомнил сцену из фильма  «Москва слезам не верит» и подумал, что уж очень похож на того хоккеиста, которого считал не настоящим.

– Боже мой. Видел бы ты себя, – Вера закрыла дверь, но Руслан не уходил. Через минуту она вышла, протянув пару сложенных купюр. – Последний раз. Можешь не отдавать.

Дверь закрылась. Больше ждать было нечего.  «Вот так и заканчивается сказка, – Руслан вышел на улицу, чуть постоял у подъезда, прощаясь с прошлой жизнью. – Наверное, стоит на балконе. Не может не выйти глянуть», – поднял голову и разочарованно вздохнул. Вера не вышла проводить. Медленно побрел на вокзал. Сил не пропить все и сразу хватило. Вечером он упал на кровать в теперь уже его доме. «Может, тут кто умер, а теперь вот я лежу. Надо было хоть покрывало мое кинуть», – пьяный сон, короткий и неспокойный, пришел быстро.

«Она идет по жизни смеясь, она легка, как ветер…, – несомненно, это можно было сказать о ней. – Встречаясь и прощаясь, не огорчаясь, что прощанья легки…».  Лена не была поклонницей «Машины времени», и, быть может, даже не слышала эту песню,  да и плакать ночами она не любила, считая, что это слишком банально, хотя, сдержать слезинки получалось далеко не всегда. За внешней беззаботностью она порой скрывала переживания и неуверенность, боролась с застенчивостью и обожала ту романтику, которая легко ложится в строчки у влюбленных поэтов. Она любила перечить, не слушала старших, пользовалась своим положением младшей в семье и противилась той роли, которой ей уготовили в привычном понимании счастливого семейства:

– Замуж удачно выйти, а там само все наладится, – мама не уставала повторять, указывая на мужа. – Вот, как батька наш: хозяйственный, за ним, как за стеной.

– Скучно, – Лена лишь пожимала плечами.

Ее любили, ей хотели жизни полегче, ей  прочили большое будущее «за такими родителями». Слыли они в деревне семьей зажиточной, с хозяйством дай бог каждому, основательные, трудолюбивые и удачливые.

– Все у Виктора сходится. И поросят продал, и земли удел лучший отхватил, и сена всегда с избытком. А еще, скажи ж, трактор купил. Буржуй, – говорили об ее отце за спиной сельчане, а при встрече доброжелательно склоняли голову, скрывая зависть, и заискивающе улыбались .

Оно и понятно, при случае всегда к нему бежали. Все у него есть: и инструмент, и конь, а теперь вот еще и трактор. Незаменимый человек в деревне. Авторитетный. И сына выучил в сельскохозяйственной академии, тот вернулся, и главный инженер в колхозе уже. И Лена университет закончила… Лена…

Авантюристка по жизни, она боролась за правду всеми доступными методами. Критиковала союз молодежи, который, по ее мнению, занимался отписками и существовал для галочки. Правда, когда на третьем курсе попыталась выйти из него, с удивлением узнала, что и из общежития придется убираться. В общем, дело было добровольное, но свобода передвижения и личной жизни оказалась дороже. Всегда мечтала стать журналисткой, и слышала скептическое:

– Ну-ну. Ты хоть знаешь, какой там конкурс, – брат лишь усмехался. – Он, в отличие от нее, в облаках не витал, шансы оценивал трезво и гордо добавил. – Со мной пошли. На ветеринара выучишься, работа всегда будет, в деревне не пропадем.

– Сам пропадай в деревне. Я буду журналистом, – после восьмого класса, когда решение было принято, Лена засела за учебники так, что даже родители, убежденные в ее целеустремленности, только качали головой.

– Отдохни хоть трохи, – мама жалела, а папа скептически ухмылялся:

– Там усе места гарадския разабрали. Якое у нас тут образование? Смех.

– Ничего. Не тупее, – Лена и не думала сдаваться, и каково же было удивление родственников, когда она поступила.

Правда, учила она лишь то, что считала нужным и избавиться от этого никак не могла.

– Леночка, ты же талантлива. Ты же все можешь, но почему половина предметов отлично, а половина одни пропуски? – Михаил Моисеевич, брат папы сокрушался, когда в очередной раз стоял перед необходимостью спасать племянницу.

– Дядь Миш, они скучные.

– Так что? Учить не надо?

– Надо. Но, не могу.

«Дядь Миш» лишь сокрушенно кивал не в силах злиться на племянницу, взывал к благоразумию, втайне признаваясь себе, что завидует ее смелости, ее целеустремленности и отсутствию малейших признаков договариваться с совестью. Именно эта искренность, умение быть собой и называть черное черным выделяло Лену всегда. Ворчал папа, раздражаясь от неуступчивости дочки, бранилась мама, вычитывая за глупую правду, злился брат, завидуя тому, что и любят родители сестру особенно.

– Яна не от мира. Прападе, – мама иногда оправдывалась за то, что норовила помочь дочке чуть больше.

– Язык за зубами трымай, – папа старался выглядеть солидно, нарочито грубоватым, но получалось не очень убедительно, и Лена лишь посмеивалась.

– Вечно тебя жалеют, – брат качал головой.

– Не переживай. Ты для папани авторитет и гордость, а я забава. Так что еще неизвестно, кому повезло больше, – Лена успокаивала брата.