Пока я говорила, Бонни напрягся и замер, почти не дыша. И через мгновение шепнул:

— Да, мой лорд… — с какой-то нереальной смесью желания, отчаяния, восторга и страха, и лизнул мои пальцы.

— Сладко? — лаская его рот и не отрывая взгляда от его глаз, спросила я.

Бонни лишь что-то невнятно простонал, наверное, это значило «да». А я продолжила сказку:

— Никель отмел его в рот прямо там, посреди клуба, и это снимали на телефоны. Марио не очень понимал, что происходит, ему было слишком хорошо. Он был нужен хозяину, он доставлял хозяину удовольствие, и на все прочее дракону было плевать. Он смотрел на Никеля светящимися желтыми глазами, а Никелю снова мерещился горящий дом, горящие в драконьем пламени люди, и полет над облаками, и черт знает что еще. К тому же он чувствовал, что дракону хорошо, и злился — какого черта дракону хорошо, когда ему самому плохо и страшно? Какого черта дракон свалил и оставил его одного? Злился и возбуждался еще сильнее. У него не упал после первого раза, и это тоже его злило. Какого черта он хочет мужчину, если он нормальный? Ведь хочет же! И он, едва Марио проглотил его сперму, велел ему раздеться. Здесь. Не вставая с колен.

— С-сукин сын, — прошептал Бонни, и я закрыла ему рот ладонью.

— Хозяин. Его нельзя ослушаться. Не просто нельзя, физически невозможно. Даже если затуманенными мозгами и понимаешь, что здесь что-то не то. Раздеваешься и ждешь новых приказаний, ты же дракон. Его дракон.

Бонни согласно прикрыл глаза и тут же распахнул.

— Сначала Никель уложил его животом на стол, спустил штаны и отымел сам. Голого. Перед пьяной публикой, снимающей все на смартфоны и тут же выкладывающей в Сеть. Так, что все видели — Эль Драко хорошо, он целует руки хозяину, ластится к нему, и охотно выполняет приказ: отсосать вон тому парню. А что он не в себе — никого не волновало. Событие же! Сам Эль Драко, суперзвезда, суперкозел, дает себя иметь всем, кто захочет… Дракон задавил на хер человека, загнал куда-то глубоко внутрь, и человек ненавидел себя и Никеля за то, что они оба творят. Ненавидел так, что хотел убить их всех, и себя прежде всего. За то, что ему хорошо, что он опять кончает черт знает под кем только потому, что Никель гладит его по голове и пьяно смеется…

На последних словах Бонни зажмурился, на ресницах блеснули слезы.

— Он никогда бы со мной такого не сделал. Никогда.

— Не с тобой, Бонни. — Я прижалась к нему, и Бонни меня обнял, тоже прижался всем телом. — С Марио. И это был не Кей, а ярл Винтер.

— Они же смеялись, я знаю, они всегда смеются… так нельзя, — он сбивчиво шептал, держась за меня, как за спасительную соломинку.

— Нельзя. Но лорд Винтер сделал это.

Мне было безумно жаль Бонни, вспомнившего все, что творила с ним Сирена, но бросать историю сейчас было нельзя. Завести Бонни в страшный лес и кинуть там одного? Нет, ни за что. Мы выберемся вместе. И когда выберемся — оставим страх и ненависть позади. Оно того стоит.

— Почему?.. Он же не сука!..

— Потому что ему было страшно. Потому что он знал, что Эль Драко — дракон, страшная чешуйчатая тварь, способна сжечь весь Нью-Йорк. Ему надо было почувствовать свою власть, чтобы не бояться дракона. В тот момент Никель ненавидел дракона за свой страх, за жажду полета, за странные мечты и чувства. Зависимость. Самое страшное, что могло с ним случиться — это зависимость. С ними обоими. Знаешь, ему тоже было больно унижать своего дракона, и за эту боль он ненавидел Марио еще сильнее. Его и себя, за то, что он сам — мерзавец и трус, даже понимая, что творит что-то отвратительное, не может признаться в этом и остановиться. Сумасшествие как оно есть.

— И я должен его пожалеть?

— Нет, не должен. Ни простить, ни пожалеть.

— Он не пожалел Марио.

— Нет. Он просто отключился, алкоголь и стресс же. Это было самым лучшим, что он мог сделать. Дать дракону возможность сбежать.

— Сбежать? Черта с два. Сжечь все к чертовой бабушке. — Бонни вздрогнул, представив себе это «сжечь», но не отступил. — Чтобы осталась воронка в сто метров.

— Ты бы сжег?

— Да. За такое — да.

— Кого угодно?

Несколько мгновений Бонни молчал, потом еле слышно ответил:

— Не знаю…

— Марио бы сжег. Он хотел этого больше всего на свете, сжечь Никеля и всех, кто смел им пользоваться и над ним смеяться. Но не мог, он всего лишь человек. Для этого надо снова стать драконом, а дракон не способен причинить вред хозяину. Дракону все равно, смеялись ли над ним мелкие двуногие твари. Дракон не интересуется видео в сети. У него есть хозяин, и хозяину снова плохо.

— Чертова безмозглая тварь.

— Да, примерно так Эль Драко о себе и думал, когда улетал прочь, оставив Никеля на попечение его охраны. Он не смог заставить себя сжечь клуб вместе с Никелем. Но заставил себя улететь, а не поить хозяина своей кровью, чтобы спасти от алкогольного отравления.

— Это очень жестокая сказка. Я не хочу…

— Эль Драко тоже не хотел. Он добрался домой, не меньше часа отмывался в душе, а потом выпил все, что нашел в баре, и отключился. Он очень надеялся, что назавтра все окажется лишь дурным сном. Потому что он не мог вот так себя вести! Не мог позволить сделать с собой такое. Никому. Никогда. И он ненавидел себя так яростно, что у него то и дело прорезались крылья и когти.

— Скажи, что это в самом деле было сном. Пожалуйста.

Я покачала головой и обняла Бонни крепче.

— Эль Драко очень хотел верить в сон, но на следующий день в его телефоне было под сотню вызовов и смс, в основном от агента. А на его страницах в Инстаграме и Твиттере — сотни ссылок на ю-туб и тысячи комментариев. Он смотрел ролики, ненавидел себя и Никеля, и смотрел снова, ища в Никеле хоть какие-то признаки раскаяния. Он не помнил, как все закончилось, вообще помнил урывками, и безумно хотел верить, что Никель остановил издевательство сам. А потом увидел в одном из роликов, как Никель швыряет его на пол перед каким-то мужиком и сам падает в отключке. А Эль Драко словно просыпается, смотрит в камеру безумными желтыми глазами… и все. Техника в том клубе сгорела на хер. Вся.

— Жаль, что не весь клуб.

— С сотней человек. Пьяных дебилов, но они же люди.

Бонни зажмурился и уткнулся лицом мне в плечо, помотал головой. А я продолжила рассказывать, гладя его по спине и перебирая волосы.

— Марио тоже сгорел. Он не умер, нет, и не сошел с ума, он просто очень захотел перестать быть. Его мир рухнул, вместо неприступного кумира он вдруг стал жертвой, игрушкой толпы. Он не хотел так. Это было хуже, чем вернуться в детство, когда над ним измывалась местная гопота, даже хуже, чем то, что с ним сделала Звезда. И он превратился в дракона, потому что дракону должно быть все равно. То есть он раньше думал, что все равно, но ничего не вышло. Внутри дракона он остался все тем же мальчиком Марио, обманутым, униженным и одиноким. И дракон тоже познал горечь предательства, самого худшего на свете. Его предал хозяин. Он тоже хотел перестать быть. Умереть.

— Нытик позорный, — сипло, с трудом, пробормотал Бонни.

— Всего лишь дракон. Он же по сути был ребенком, этот огромный и страшный зверь. Он метался, никому не нужный, ужасный монстр, метался и кричал, он пытался броситься в океан и утонуть, но обнаружил, что в воде он — все та же неуязвимая хрень. Он падал на скалы, разбивался в кровь, но через несколько минут снова был жив и здоров, он плевался огнем в авианосец, чтобы его уже пристрелили, но в последний момент уходил от ракет, инстинкты были слишком сильны. Я не знаю, сколько времени он пытался умереть. Иногда он просто засыпал где-то в океане, или высоко в горах, но не мог спать долго, ему снова снился их единственный полет с Никелем. Тогда он снова летел в Нью-Йорк, кружил над Никелем, как привязанный, и не мог ни позвать его, ни снова стать человеком, ни спалить этот город к чертям собачьим, ничего не мог, только метаться, кричать и пугать полицию и национальную гвардию.