— Позови меня, когда будешь готова… — с этими словами Эдвена уходит с портрета.

Но девушка практически не обращает внимания на фразу. Она заглядывает вовнутрь, откуда высыпаются десятки писем и несколько колдографий. Тонкие пальцы Гермионы тянутся к первому изображению, которое выпало на пол. Нечитаемые эмоции искажают лицо девушки. Это сложно назвать удивлением или растерянностью, однако это и совсем не радость.

На картинке она видит двух счастливых подростков. Блондин, который бережно обнимает девушку и заправляет выбившуюся прядь за ухо. А девушка лучезарно улыбается и прячет лицо в кудрях. Эти двое настолько живые и настоящие, что по щеке Гермионы катится слеза. Наверное, это ранняя весна, потому что на фоне виднеются цветы и птицы, но студенты одеты ещё тепло. И, возможно, это бы не отдалось такой болью под сердцем, если эти двое не были бы Гермионой и Драко.

На другой колдографии они танцевали. Это было что-то похожее на бал. Драко кружил Гермиону в танце, не сводя с неё глаз. Оставшиеся две колдографии точно так же сияли счастьем, как и эти. Гермиона плакала, не отрываясь от счастливых воспоминаний, которых не помнила. Всё, что было ей понятно — они были счастливы. Невероятно счастливы. На обороте не было никаких подписей: ни дат, ни имён. Оставалось лишь догадываться, что случилось между ними и почему сейчас они оказались по разные стороны баррикад.

Следом Гермиона развернула первое письмо, которое было написано аккуратным, красивым почерком.

«Мой милый Драко,

Сегодня я вернулась домой. Зимняя Франция просто прекрасна, как ты и говорил. Мы с родителями провели там целых две недели, но мне мало. В какие-то моменты мне казалось, что и всей жизни там мне будет мало. В первые дни я даже не хотела возвращаться в гостиницу, утомила отца со своими прогулками. А маму оставила без денег, когда в последний день потащила её по магазинам.

Теперь мне безумно сильно хочется увидеть Париж твоими глазами. Дни и ночи напролёт мечтаю о совместной поездке в эту зимнюю сказку. Конечно, я просто уверена в том, что Париж выглядит волшебно в любое время года. Но ты же знаешь, как я люблю зиму и Рождество.

Мне очень жаль, что за эти две недели я написала тебе всего пару писем. Надеюсь, что ты не обижаешься и понимаешь меня. Не хочу утомлять своей писаниной, безумно сильно жду встречи, чтобы лично тебе всё рассказать.

Крепко обнимаю и желаю сладких снов.

Твоя Гермиона.»

Она прочитала письмо на одном дыхании, не успевая вытирать слёзы. Улыбка, которая обрамляла её лицо, впервые за долгое время, была искренней и не вымученной. Гермиона касается губами своего письма, которое не может отыскать в голове и улавливает нотки запаха корицы. Не теряя ни минуты принимается за следующее послание.

«Мой Драко,

Это был невероятно трудный день. Но знаешь, что я поняла для себя? Я тоже хочу детей. Конечно, когда-то в далёком будущем, но всё же. Чтобы они такие маленькие бегали по нашему дому. Мне кажется, что твои гены возьмут верх и они будут похожими на белокурых ангелов с глубокими серыми глазами.

Сейчас почти утро, совсем скоро рассвет, а я сижу и строчу тебе это письмо.

Очень жду нашей встречи.

Твоя Гермиона.

P.S. Прости, если филин, вдруг, тебя разбудит.»

Письмо падает к ногам, а Гермиона не может понять, что происходит. Только одно ясно, как белый день — она любила Драко до потери пульса. Она хотела создать с ним семью, хотела детей и совместных путешествий. Вряд ли бы люди строили такие планы с человеком, к которому не испытывают столь глубоких чувств. Голова начинает кружиться от того, что Гермиона фактически перелопатила своё сознание в поисках тех дней, вечеров и ночей, в которые писала эти письма, но безрезультатно. Их, словно, никогда и не существовало. Зато сны девушки теперь приобретали смысл — это действительно были воспоминания, а не просто красочные сновидения. Стало понятно и отношение Драко к ней, но почему он тогда ей всего этого не рассказал?

— Тебе лучше не слышать ответов, — спокойно ответил Драко. — Поверь, лучше тебе не станет. Я не хочу, чтобы ты страдала.

— Ты опять это сделала, Грейнджер. Ты опять поставила меня на колени перед собой. И вот скажи, что с этим делать?

— Прости меня, Гермиона. Всё, что я могу тебе раскрыть — это то, что очень сильно любил и люблю тебя. Ты была единственной, с кем я не чувствовал себя ничтожным. Ты заново вдохнула в меня жизнь. Это ты показала мне — всегда есть ради чего жить.

Теперь эти слова всплыли больным воспоминанием. Он знал это и помнил, но боялся ей рассказать. Но почему так? Что случилось в их жизни такого? Что переломало, что разбросало их? Гермиона пыталась напрячься в попытках откопать что-то ещё, но по итогу пальцы потянулись к очередному письму.

«Драко,

Я пишу это и знаю, что ты не ответишь. Ты не отвечаешь на мои письма, которые я присылала тебе за эти недели. Уже и не знаю, ради чего я продолжаю их писать. Похоже, что это превратилось в дурную привычку — рассказывать тебе о том, что происходит в моей жизни. Не знаю, интересно ли тебе, но я всё же напишу. До этого я лишь продолжала рассказывать тебе, как проходят мои дни, но ответов от тебя не последовало. Возможно, тебя не впечатлили будни заурядной гриффиндорки. Так, возможно, должный эффект произведут мои незаурядные дни.

Мне плохо. Я не ем и не сплю. На уроки мне ещё нельзя возвращаться — мадам Помфри не рекомендует. Знаешь, мне кажется, что я научилась легче переносить твой уход с переломанными рёбрами, чем просто так. Я всё время отвлекаюсь на эту херову боль. А ещё у меня раскалывается голова — это тоже отвлекает. Или, когда мне дают очередную настойку, чтобы тошнота отступила. Вообще не понимаю, кто придумал столь отвратительную настойку от тошноты? От неё, наоборот, хочется выблевать внутренности.

Так, неужели, ты равносилен боли? Почему только несносная боль смогла затушить тебя? Почему я перестаю думать о тебе лишь в те моменты, когда извиваюсь в приступе агонии? Нечестно получается, Драко. Ты не предупреждал о том, что будет так тяжело.

Похоже, что я продала душу когда-то, чтобы ты любил меня, потому что я не чувствую её внутри. Помнишь, как ты тогда, на третьем курсе, мне обещал, что не позволишь моему кошмару сбыться? Так вот, сукин сын, ты не сдержал слово — кошмар сбылся.

Твоя Гермиона.

Гермиона.

Грейнджер.»

Руки задрожали. Она читала и чувствовала всю ту боль, которую сама же когда-то вложила в эти строки. Да, сейчас у неё не было переломанных рёбер и чувство тошноты не одолевало её тело, но это не помогло избежать должного эффекта. Каждым волоском, каждым миллиметром тела Гермиона ощутила все те чувства, которые переживала много лет назад. Показалось, будто всё это происходит сейчас — Драко оставляет её одну, один на один с бесами, живущими глубоко в сердце.

«Миссис Малфой,

Я искренне не понимаю о чём речь идёт. Я постараюсь прибыть к Вам, чтобы разъяснить ситуацию. Единственное, что могу сказать сейчас — наши отношения с Драко давно закончены и вряд ли когда-то возобновятся. Но, если я хоть как-то смогу повлиять на него — сделаю всё возможное. Я должна ему, когда-то он помог мне, поэтому теперь мой черёд вернуть долг.

Гермиона Грейнджер.»

Больше она не могла заставить себя читать. Крайнее прочитанное письмо было адресовано Нарциссе и было понятно, что миссис Малфой была чем-то обеспокоена и просила помощи Гермионы. Но это случилось уже после того, как они расстались. Слёзы бесконтрольно стекали по щекам, пока гриффиндорка пыталась начать соображать.

— Объясни мне! — крикнула Гермиона. — Я не хочу это больше читать!

— Тебе нужно как можно быстрее бежать из этого поместья, хотя это и звучит абсурдно, — Эдвена усмехнулась. — Эти стены предназначены для того, чтобы подарить тебе счастье, а вместо этого дарят тебе одни лишь страдания и боль.

— Я прошу Вас, перестаньте говорить загадками, — умоляюще попросила девушка. — Расскажите. Я устала жить во лжи.