— Режь, — абсолютно спокойно, твёрдо и уверенно произнёс Малфой. — Хочу понять твою боль. Давай — так же глубоко, как себя. И объясняй каждую линию.
И это было правдой. Он хотел знать, что ощущает она, чтобы наконец-то понять свои собственные чувства. Драко смог бы пережить её гибель. Скорее всего, раньше он даже не подумал бы о её смерти, но не теперь. Не сейчас, когда в открытую наблюдал, как девчонка боролась за жизнь, как настырно держалась за тоненькую прядку адского существования. Грейнджер изо дня в день подвергалась пыткам, не понимая даже за что, однако всё равно продолжала выживать.
Одно её присутствие где-то за стенкой заставляло думать о чём-то, кроме очередного задания Тёмного Лорда. Что-то в ней пробуждало давно забытые светлые человеческие эмоции, к которым он возвращался раз за разом, подобно наркоману.
Осколок выпал из окровавленных ладоней. Грейнджер стояла перед ним — слабая, рыдающая, молящая о помощи. С тем ужасом в глазах, который появляется в глазах у жертвы в момент нападения хищника. Гермиона была жертвой. Его жертвой.
Всё, что с ней произошло — в этом есть его вина. Это он струсил когда-то прийти к Дамблдору, рассказать правду. Это он так и не набрался смелости заявиться к Ордену и предложить свою помощь. А теперь отважная гриффиндорка Гермиона Грейнджер стоит перед ним в полном дерьме и даже не может предположить, какое дерьмо её ожидает впереди.
— Я залечу твои раны, и ты поспишь. Хорошо?
— Да.
Он дождался, пока она уснёт. Мирное сопение странно успокаивающе подействовало на Малфоя, и он с лёгким сердцем вышел из чужой спальни.
В отличии от Грейнджер он сам так и не уснул, только время от времени подходил к её двери и прислушивался к тишине. Ему казалось, что карие глаза наблюдают за ним из темноты, следят за тем, как он переминается с ноги на ногу, подобно ропотной девчонке с третьего курса. Драко не знал, как она смогла так воздействовать на него: что было такого в ненавистной грязнокровке, почему она не выходит из головы?
Стоило Грейнджер снова оказаться в крови, как он был готов падать перед ней на колени, лишь бы всё снова было хорошо. Он упустил тот момент, когда стало не плевать на существование Гермионы. Если такой момент вообще был.
Разве эта крохотная, жалкая жизнь должна его так заботить? Разве она может сравниться с жизнью матери? Нет. Так почему он тогда переживает за несчастную не меньше, чем за Нарциссу? Гнев. Чувство накатывает с новой разрушительной волной, но тут же разбивается о скалы непонимания и стеклянные глаза. Они слишком неподвижные, неживые, практически мёртвые. Драко не хотел видеть таких глаз Гермионы Грейнджер. Он по-прежнему пытался отыскать в ней те, горящие гриффиндорским запалом, два карамельных рубина.
Запоздалое, твёрдое осознание пришло в эту самую ночь. В эту лунную холодную ночь, когда он обнажил перед ней не руки, а свою душу. Драко Малфой никогда, ни при каких обстоятельствах не причинит боль Гермионе Грейнджер и не позволит это сделать кому бы то ни было. Он видел в ней отражение самого себя: искалеченный, израненный ребёнок, совершенно не знающий, что делать дальше, как жить. Она — его зеркало, которое не уродует, а показывает истинный облик.
Пройдет много времени прежде, чем Драко поймёт, что признался ей в любви в эту самую ночь. Вот так вот безмолвно, в своей голове, но признался. Пал на колени перед той, что могла смотреть на него открыто, которая дарила спокойствие только одним своим дыханием. Пока дышат эти две женщины — Гермиона и Нарцисса — будет дышать и он.
Малфой-Мэнор. Вечер следующего дня.
— Мальчик мой, ты расстраиваешь меня, — он был зол. — Очень расстраиваешь! Круцио!
Слабая ухмылка проскочила на лице Драко. Одно и тоже, по кругу. Все Пожиратели были, как один. Из этой своры в искусстве пыток выделялась только Беллатриса, каждый раз придумывая что-то новое для своих жертв. Но даже Волан-де-Морт был слишком примитивным, он использовал излюбленное Непростительное и всё. Малфой сплюнул очередную порцию крови и приготовился к новому разряду боли. Перед глазами появилась Гермиона, смотрящая на него своими пустыми глазами с осколком в руках. Губы дрожат, а бледной кожи запястий попросту не видно под кровавыми подтеками.
Волан-де-Морт наказывал его, а Драко и не противился, он принимал наказание в полной мере. Потому что долго думал о случившемся, о последних неделях в Мэноре. Единственный принцип, которого придерживался Малфой-младший, не смотря на Войну — это искренность перед собой. Он не лгал самому себе, даже не пытался. И глупо было стараться нарушить этот принцип сейчас, соврать себе о том, что ему всё равно на Грейнджер.
Кажется, что в какой-то миг в ней сосредоточилась вся его жизнь. И что вместе с Грейнджер умрёт, и он сам, погибнет всё, что она в нём пробудила.
Да, вот так случается. Никаких романтических посиделок и долгих пустых разговоров. Ничего из того, что располагает людей к взаимным чувствам. В его случае были только долгие пытки, за которыми он наблюдал и пустые глаза. Он вляпался в неё с головой и не знал, есть ли способ выкарабкаться. Или было что-то ещё?
— Так объясни же мне, — вновь раздался мерзкий шёпот. — Как получилось, что у неё в руках оказался осколок? Почему в её сознании я вижу яростное желание умереть?
— Этого больше не повторится, мой Лорд, — на выдохе произнёс Драко. — Я Вам обещаю.
— Конечно обещаешь, сопляк. Ведь кроме нежелания жить, я увидел тебя. Бедный мальчик Драко, растёкшийся перед девчонкой. Так глубоко позволил ей пробраться к сердцу, что даже не побоялся моего гнева. Не подумал о том, что её сознание подобно открытой книге. Или подумал?
Но ответа не последовало. Каждый из них знал ответ, в этом не было сомнений. Грейнджер стала его слабостью номер два, после Нарциссы. Или один. Пройдёт совсем немного времени, и он вспомнит с чего это началось, та же Нарцисса напомнит и расскажет, а пока что он просто смирился и принял тот факт, что девушка для него не пустой звук.
— Теперь её безопасность — это не только моя прерогатива, Драко, — злорадно усмехнулся Волан-де-Морт. — Если с ней что-то случится, ты будешь страдать. И мне даже не придётся задействовать палочку. Ты дал мне прекрасный рычаг воздействия. Сам понимаешь.
Недобрые огоньки вспыхнули в его глазах. Вены выступили на руках, сжимающихся в кулаки. И это был далеко не Круциатус, это была злость. Только вот Драко не понимал на кого он злится больше: на себя или на своего Лорда.
— Ты сделаешь всё, чтобы с её головы не упало и волоска, — палочка Лорда исчезла. — Или я найду другого Пожирателя, который побеспокоиться о нашей Золотой девочке, но ты её больше никогда не увидишь.
Ну вот, опять. Он давил на Драко Нарциссой, а теперь прибавилась ещё и Грейнджер. А что оставалось делать? Только повиноваться своему хозяину. Только так жизнь дорогих ему людей будет в безопасности. Одно дело, если ты готов распрощаться со своей собственной и совсем другое — быть в ответе за чужую. И пусть, если за жизнь гриффиндорки Драко был уверен, потому что та станет хранительницей крестража, то за свою мать он уверен быть не мог. Волан-де-Морт без раздумий расправится с неугодными слугами.
— Да, мой Лорд. Я сделаю всё, чтобы она была в безопасности. Клянусь Вам своей жизнью.
— Похвально, похвально.
Боль наконец-то отпустила, и парень смог встать на ноги. Волан-де-Морт стоял всего в нескольких шагах, но его красные зрачки смотрели куда-то вдаль. Гермиона стояла в дверях гостиной и с застывшим ужасом на лице наблюдала за происходящим. Ей было до чёртиков страшно. И это отчётливо читалось в распахнутых глазах. В его любимых глазах. Ему не нужно было много дней и ночей, несчётного количества минут, чтобы полюбить их.
— Драко, проводи нашу пташку к себе.
— Да, мой Лорд.
Он чувствовал её тело, плотно прижатое к себе. На миг показалось, что Гермиона ни живая, ни мертвая. Что это вовсе и не она, а лишь оболочка. Пальцы девушки крепко вцепились в плечо, то ли от холода Мэнора, то ли от пережитого кошмара. Драко хотелось вырвать себе сердце и отдать Гермионе, лишь бы это помогло ей прийти в себя, снова ощутить себя прежней гриффиндоркой.
