Тело увеличивалось, распухало растущим под кожей мясом, заполняя собой все окружающее пространство. Из-за этого он не мог разобрать – о чем твердят эти женщины, хотя прекрасно понимал, что они говорят о нем – водят сейчас, наверное, взявшись за руки, хоровод и рассказывают друг другу все, что они о нем знают. Он чувствует, что все они враждебно настроены по отношению к нему. Но теперь ему это безразлично, потому что скоро он станет таким огромным, что никто из них уже не сможет причинить ему вреда. Совсем скоро он заполнит собой все вокруг, и станет для них неуязвимым. Главное, чтобы его кожа выдержала натиск растущей плоти. Иначе он лопнет, забросав все вокруг кусками мяса и кровью.

Кап. Кап. Кап. …Тишина…

А Майя все не приходила. Неужели, ему теперь придется ждать ее вечно?

Первое, что он ощутил, когда окончательно пришел в себя – его веки выстланы с исподу оранжевой светящейся лавой. Вынырнув из небытия, как только что появившийся на свет младенец, он испугался первого контакта с окружающим миром. Он узнал себя, свое тело. Почувствовал соприкосновение спины с твердой поверхностью, ощутил связность всех своих членов. Он постарался открыть глаза, но веки как будто срослись. Когда он дергал ими, оранжевый цвет становился ярче, но веки упорно не желали разлипаться.

Тело претерпело изменения, которые были незнакомы ему и страшны. Он потянулся к глазам, отметив при этом, что что-то мешает рукам двигаться свободно. Голова была как в тисках. Первое о чем он с ужасом подумал – неужели он напился вчера и проспал свой рейс? Он должен был лететь в Москву на съемки «Предчувствия любви». Сколько сейчас времени? Мысли, тревожные и яркие, как всполохи молний, ускользали от него.

Боль обрушилась на него не сразу. Она проявилась через какое-то время после пробуждения, и облепила все тело огромной жгучей медузой. Он не помнил, чтобы когда-то испытывал подобные страдания. И дело было даже не в силе этой боли, а в том, что она была незнакома ему, не была похожа ни на одну доселе испытанную боль. Он хотел спросить «Что со мной?», но язык, распухший, и с трудом помещавшийся во рту, лишь вяло шевельнулся, царапнув небо. Попробовав сглотнуть, он не обнаружил у себя ни капли слюны. Боль, пульсирующая, невероятная, вгрызалась под кожу, пронзая мышцы, и сила ее была неистощимой. Болело все тело, но голова и грудь, которые как будто были обложены раскаленными углями, страдали особенно. После каждого вздоха ему казалось, что его грудная клетка вот-вот разорвется.

Он слышал людские голоса рядом с собой, но не понимал смысла произносимых слов. Голоса звучали как пчелиный рой. Пахло чем-то смутно знакомым и пугающе неприятным – природу этого тошнотворного запаха, острого и коварного, он никак не мог постичь. Запах был связан с болью, являлся ее продолжением.

– Очнулся, – произнес возле него мужчина.

Услышав этот четкий, с металлическими нотками голос, он, не осознав еще смысла произнесенного слова, догадался, что с ним произошло несчастье. Мрачные знаки – пугающий запах, чужие голоса, противное позвякивание стекла, сложились в одно целое. Память развернула, наконец, перед ним ретроспективу последних событий. Он сидит за рулем, рядом с ним Майя – они едут к ней домой, и Майя начинает щекотать его. Он отвлекся от дороги буквально на одно мгновение. Последнее, что он помнит – внезапно перед ним возник, как из-под земли, черный джип и начал медленно, как в страшном сне, но неотвратимо приближаться. В тот момент все его органы восприятия удивительным образом обострились – за секунду до столкновения он с абсолютным спокойствием констатировал, как сладки Майины духи, и до мельчайших подробностей успел разглядеть надвигающуюся на него машину, отметив при этом, что на ее лаковом черном рыле с вытаращенными фарами застыла гримаса брюзгливого удивления. Где-то вдалеке слышался Майин истошный визг, но он, как завороженный, не мог отвести взгляда от глаз-плошек, что смотрели на него в упор… Вот откуда эта боль – после столкновения, он, вероятно, получил травмы, и теперь находится в больнице.

После того как произнесли: «очнулся», вокруг закрутился хоровод самых разнообразных звуков.

– Пришел в себя. Молодец, – сказал все тот же голос. Что-то звякнуло неподалеку от его головы. Он услышал, как кого-то просят зайти в реанимацию.

Он попытался заговорить, но получилось одно только сипение, к тому же лицо пронзила такой силы боль, что он едва не потерял сознание. Казалось, что в его щеки вонзились одновременно сразу несколько ножей. Видимо, его ранение достаточно серьезно, если он испытывает такую боль и ничего не видит.

– Игорь Сергеевич, вы слышите меня? – спросил его мужчина.

– Что с Майей? – бросившись навстречу боли, он, наконец, совладал с губами.

– Больше ничего не говорите. Вы находитесь в Первой городской больнице. Вас доставили сюда два дня назад. Мы зашили вам веки, чтобы у вас не пересохли глазницы, поэтому вы сейчас ничего не видите. Не волнуйтесь, вам оказывают помощь. Сейчас вам сделают наркоз, чтобы мы могли начать операцию.

Скрипнула дверь, неподалеку застучали деловито несколько пар ног. Он чувствовал прикосновения к своим рукам. Мужчины и женщины переговаривались возле него отрывистыми фразами.

– Срочно замеры по всем параметрам.

– Давление девяносто на шестьдесят.

– Пульс восемьдесят.

– Что с Майей? – снова спросил он.

– Ничего не говорите. У вас обожжено лицо. И грудь тоже, – спокойно попросил его все тот же голос.

Почему доктор сказал – «обожжено»? Ему казалось, что он ударился головой о стекло, после чего просто отключился. Выходит, боль, которую он испытывает, результат не удара, а ожога… Когда же он успел обжечься? Неужели после столкновения его машина загорелась? Как он ни старался, но не мог этого припомнить. Ему нельзя было прерывать съемки. Если с лицом будет что-то неладно, они не успеют закончить «Предчувствие любви» в срок, а это смерти подобно. Эта история со столкновением совершенно некстати.

– Лицо… Лицо спасайте, – просипел он.

– Мы спасаем, – заявил голос, и добавил, обращаясь уже к кому-то другому: – Готовьте к сечению. В операционную.

Его пугали непривычные металлические звуки, незнакомые голоса, ведущие возле него непонятный разговор, и острые медицинские запахи. Но то, что его лицо обожжено, пугало во сто крат сильнее. Пробивающийся сквозь веки свет стал ярче.

– Наркоз! – почти радостно произнес голос.

Оранжевый свет запестрил черными точками. Голоса, которые он слышал, теперь звучали издали, но стали при этом четче и объемнее. Он почувствовал утомление. Он очень устал. Ему нужно лететь в Москву. Потом он решил еще раз спросить у врачей – что случилось после столкновения с Майей. Но Майя сама уже сидела рядом с ним, перечеркнутая наискосок черной лентой ремня безопасности, и принялась его щекотать. Он уже было открыл рот, чтобы попросить ее перестать, но потом передумал. К тому же ему было уже не до нее, потому что он вспомнил, что его жена, уходя из дома, не убрала журналы с террасы, и они намокли, оставив на дорогом столе несмываемые разводы типографской краски. Теперь нужно будет устроить ей обструкцию. Черные точки стали бледнеть, и он полетел в разверзшийся под ним узкий колодец, на дне которого полыхал огонь…

…Днем прошел дождь. Вернувшись домой с репетиции, он обнаружил, что Маринины журналы, которые она забыла на новом садовом столике, намокли и испортили столешницу. Держа их на отлете, чтобы на него не падали капли, он пошел к дому. На улице стоял волнующий густой аромат еще только зачинающейся осени, в котором различались тонкие ноты листвы, испускавшей дух перед тем, как упасть на землю, и поздних цветов. Никогда воздух не казался ему таким вкусным, как в эту пору. Лето в этом году не желало сдавать своих позиций, и в начале сентября солнце было таким же ласковым, как в июле. Клены, выстроившиеся редкой шеренгой вдоль дороги, уже покраснели, готовясь обнажиться, но в кустах шиповника попадались еще среди оранжевых ягод запоздалые ярко розовые цветы. Все эту неделю по вечерам он читал у себя в кабинете, распахнув окно. Комары, полчище которых в эту пору уже изрядно поредело, время от времени пикировали ему на щеки с тонким писком, чтобы погибнуть от его руки.