– Почему фотография – твоя?

– А я дала им интервью! Вот послушай, – она стала читать: «Жена Игоря рассказала нашему корреспонденту, что в клинике, где находится Игорь Лефортов, делают все возможное для того, чтобы вернуть актера к работе, но его выздоровление займет много времени. Игорю потребуются несколько операций. Врачи затрудняются указать сроки, в которые он сможет вернуться в строй…»

– Понятно. Можешь не продолжать.

Заметка ему была неинтересна. Действие укола ослабевало, и каждое слово, произнесенное Мариной, гулко отдавалось у него в голове, причиняя мучения. Кровь, ударяющая в шейную ямку, грозилась, прорвав кожу, выплеснуться наружу.

– Это еще не все. Вот тут еще дальше: «Рассказывая нам о трагедии, постигшей ее мужа, Марина Лефортова не смогла сдержать слез. Она сообщила так же, что поток сообщений Игорю не иссякает. Поклонники желают своему кумиру скорейшего выздоровления, поэтому можно с уверенностью сказать, что у Игоря Лефортова по-прежнему, полный аншлаг…» По-моему, неплохо сказано. Но фотография не очень удачная, как ты считаешь?

– Заткнись, пожалуйста, – прошептал он. В нем закипала ярость к Марининой глупости, к военно-патриотическому идиотизму статьи, так жизнерадостно и оптимистично рассказывающей о его несчастье, ко всем этим безграмотным «тело знаменитости» и «полный аншлаг». Боль, лениво, как змея, зашевелилась в недрах тела, медлительно и сладострастно принялась разворачивать свои кольца.

– Что? – она не расслышала и наклонилась к нему поближе.

– Я попросил тебя заткнуться, – медленно, по слогам произнес он – Мне очень плохо. А ты думаешь только о том, как ты выглядишь на фотографии в интернете. Ты и сейчас, придя в больницу, зачем-то вырядилась, как на праздник.

– Я вырядилась, потому что у нас с тобой сегодня третья годовщина свадьбы, – ее голос задрожал.

Он, действительно, забыл о свадьбе.

– Да, двадцать второе сентября. Прости, запамятовал, – извинился он.

– Ничего.

Он посмотрел на нее, щедро залитую ярким больничным светом. Его Марина подурнела – под глазами у нее наметились припухлости, а уголки губ, вокруг которых, как скобки, залегли маленькие жесткие складки, немного изогнулись вниз, что придало ее лицу скорбное выражение и делало ее старше. В день, когда он встретил Марину, ее нежное личико с тонкими чертами и капризным ротиком показалось ему похожим на мордашку маленького эльфа. Сейчас же он видел перед собой не миловидного эльфа, а усталую бледную женщину. Яркие перламутровые тени на воспаленных веках и розовая помада лишь вносили в ее потускневшую внешность сумбур.

– А какая свадьба бывает на три года? – поинтересовался он.

– Кожаная.

– Как символично…

– Не говори глупостей. Главное, выздоравливай скорей, – отмахнулась она.

– Ты обиделась на меня? – спросил он ее.

Она ничего не ответила, а только часто-часто заморгала, не давая пролиться набежавшим слезам, и непонятно было – плачет ли она от жалости к нему или к себе. Он никогда не умел определить истинную причину слез своей жены. Возможно, в этом заключалась ее последняя для него загадка. Марина быстро протерла глаза, сверкнув сияющими красными ногтями.

– Ты не очень хорошо выглядишь, – сменил он тему. – Опять балуешься зельем каждый день?

– Нет, – сказала она, но на этот раз ему было понятно, что она врет. Он знал, что неприятные метаморфозы, которые претерпела ее внешность, вызваны приемом наркотиков, но обсуждать сейчас поведение Марины у него не было ни сил, ни желания.

– Ты береги себя, – посоветовал он ей только.

Он познакомился с Мариной в конце весны, когда, опьяненный свежим дыханием природы, меньше всего отдаешь себе отчета в своих действиях, живя как будто в веселом полубреду. То был, пожалуй, самый удачный год в его жизни.

Проснувшись на рассвете, как от толчка, он лежал, не шевелясь, боясь нарушить умиротворенное безмолвие серенького утра. Сон, приснившийся ему перед самым пробуждением, оставил на память о себе неясное томление. Во сне его обступили плотным кольцом обнаженные женщины – их были сотни, и каждая из них старалась обратить на себя его внимание. Тела у женщин были кукольные, резиновые, а лица – человеческие, бесстыдные. Они шевелили губами в беззвучном призыве, теребили свои гигантские резиновые груди и тянулись к нему длинными и гибкими, как змеи языками. Среди массы кривляющихся женских лиц, старающихся приблизиться к нему, выделялось одно – ярко смуглое лицо с волнующими скулами, чуть тронутыми румянцем и тонкой усмешкой на губах. Иногда оно исчезало, растворяясь в общей массе, и в эти моменты он боялся, что больше не увидит этого удивительного лица. Но через какое-то время лицо незнакомки снова возникало в толпе, и тогда он впивался в него взглядом, мысленно приказывая ему больше не пропадать из виду. Женщины бесновались, шевелили змеями-языками, но им было невдомек, что он не смотрит на них и все его внимание сосредоточено на одном единственном – неуловимом и смертельно притягательном лице. От женщин почему-то шел сильный жар, но он не решался отойти от них, потому что опять боялся больше не увидеть загадочную незнакомку, привлекшую его внимание. Температура возле него все повышалась, женщины постепенно плавились, сливаясь телами в огромный бесформенный комок резиновой плоти, но он, не отрываясь, смотрел в глаза своей избранницы… После того как он проснулся, ему еще какое-то время казалось, что он чувствует жар, который источали куклы-женщины.

Вспомнив, что должно произойти с ним сегодня, он почувствовал, как его захлестывает волна глуповатого счастья – так в детстве, проснувшись в день своего рождения, чуя, что сейчас произойдет что-то хорошее, не можешь сдержать улыбки. Испытывая нетерпение, он встал с кровати, торопливо оделся и вышел в теплое влажное утро. Вдохнул воздух, насыщенный испарениями прошедшего ночью дождя. Ветерок разгонял видневшиеся еще тут и там клочки тумана. Он зашагал к магазинчику «Первая полоса», приняв независимый вид.

Радость торопила его, растягивала губы в улыбке, а дурацкое конфузливое чувство требовало вести себя невозмутимо и спокойно, как будто конечная цель его путешествия была не так уж и важна. В конце концов, он просто вышел прогуляться – нет такого закона, по которому нельзя идти по улице в восемь утра за прессой – зачем-то старался показать он своим видом случайным прохожим… Магазин был уже открыт. Подойдя вплотную (удивительное дело – как бьется сердце), он уставился на ворох газет и журналов. Глаза заскользили по развалу глянцевых обложек от края до края – безрезультатно; после проделали тот же путь в обратном направлении – и снова тщетно. В тот момент, когда сердце уже готово было ухнуть обреченно вниз, взгляд зацепился за фотографию на одной из обложек, … – темный взлет брови, легчайшая, но вместе с тем довольно мужественная складка у рта… – да, это тот самый снимок… С чувством почти суеверного благоговения он смотрел на собственное лицо. Через его щеку шел легкий бумажный излом.

– Что вам? – спросила продавщица.

Он вытащил журнал на свет божий (при этом взгляду открылось, что на фотографии он стоит, одетый в белый свитер с высоким горлом):

– Вот – «Телевизионную панораму». И знаете что? Дайте мне десять штук.

Удивления не последовало. Продавщица отсчитала ему десять номеров, и, приняв деньги, уставилась в далекую точку на горизонте равнодушными ко всему глазами. Она даже не взглянула на своего покупателя, и потому ей не суждено было узнать, что это именно он изображен на обложке «Панорамы». «Впрочем, вряд ли это ее бы заинтересовало», – мелькнула у него мысль, когда он посмотрел на ее утомленное испитое лицо.

Преодолев желание раскрыть журнал здесь же, посреди улицы, он вернулся домой, где, наконец, торопливо отыскал нужную страницу. Анонс статьи порадовал его – большими буквами через весь разворот было набрано: «Образ симпатичного и любвеобильного доктора из сериала «Доктор Шестицкий» пришелся по вкусу публике. Сегодня мы беседуем с исполнителем заглавной роли – молодым петербургским актером Игорем Лефортовым, знакомым зрителю благодаря спектаклям в театре на Литейном…». Фраза наполнила его гордостью. Его несколько небольших ролей, благодаря пышности этой фразы, превратились во что-то значительное. Он принялся читать интервью, точнее – смаковать его, радуясь тому, как солиден и крупен был шрифт, и этому небольшому кружочку наверху страницы, в котором значилось: «Интервью со звездой». Впервые его назвали звездой. Два года он проработал в театре, – и за все это время о нем написали лишь одну строчку в «Театральном Петербурге: «И. Лефортов, занятый в спектакле «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях». Все эти два года, на протяжении которых он играл второстепенные роли и снимался в массовках, он не был никому интересен. Они не принесли ему ни популярности, ни удовлетворения. «Занятым» – вот кем он был.