Но он был проницателен.

Мать заглядывала в тени – не для того, чтобы увидеть, что он оставался там, а для того, чтобы убедиться, что он в безопасности. Она дала ему лучшие покои во дворце и свободу, достойную принца. Она обеспечила ему опеку и лучшее обучение. Это были жалкие крохи любви, но каждая кроха заставляла его сердце трепетать, научила его ценить хрупкость чувств.

Альтаир любил Аравию, и поскольку некому было любить его, он любил себя сам. Более того, он посвятил свою жизнь тому, чтобы заслужить эту любовь, убедить себя, что он не был бичом, проклятием, каким считала его мать.

– Как думаешь, она желала скрыть тебя от меня? – спросил Лев, и Альтаир невольно замер – в голосе собеседника не было пренебрежения.

На этот раз «она» относилось к Серебряной Ведьме, но Альтаир не считал, что мать настолько боялась Льва. По крайней мере, пока он не вонзил свои когти в Гамека.

– Толку-то, – ответил Альтаир, отпрянув, уперевшись пятками в песок.

Тень улыбки коснулась губ Льва.

– И то верно. В конце концов, она бросила тебя, как и они. И Беньямин в какой-то мере тоже. Когда он прыгнул наперерез, то предпочёл тебе принца.

Альтаир привык к тому, что всегда был вторым. Он убеждал себя, что совсем не возражает против такого порядка вещей.

Но почему же тогда казалось, словно сердце пронзают ножи? Почему вены под кожей вздуваются от внезапного жара?

– А ты – предпочёл меня? – насмешливо спросил Альтаир. – Я правильно понимаю? Но будь это так, я не был бы закован в цепи, точно зверь.

Лев опустил взгляд, задумчиво глядя на цепи.

– Что ж, возможно, пришло время для нового союза.

Альтаир взглянул на него, не обращая внимания на шум в крови, на гудение. На чувство, которое пришло с этими переменами, словно он… нужен.

– Месть мне не подходит, Баба.

Лев размышлял над его словами, изучая сына, пока солнце поднималось всё выше и ветра струились между ними.

А потом он обернулся, и Альтаир едва услышал его тихий приказ:

– Отойди в сторону.

Чёрный вихрь пронёсся мимо, выпуская на Сарасин орду в их истинном обличье – изменчивых, бесформенных созданий бездымного пламени. Некоторые из них были крылатыми, когтистыми, не сдерживаемыми пределами человеческой формы.

Лев улыбнулся.

– Вперёд, мои сородичи, – мягко приказал он. В тот миг Альтаир не гордился тем, что замер от восхищения. – Аравия принадлежит нам.

«Смерть вселяет дрожь в сердца живущих.

Живи так, словно ты – сама смерть. Повелевай ею, словно ты – её господин. Не полагайся ни на кого, ибо в самый тёмный час даже твоя тень покинет тебя».

В итоге пугала Насира не смерть, ведь мать хорошо обучила его. Ужас в нём вызывала тьма – и одиночество, которое она приносила с собой, напоминая, что он всегда был один. Тьма лишала его зрения, оставляя лишь бездну, кошмар, в котором были:

Юноша, увенчанный серебряным обручем, скованный тенями.

Солнце, которое поглотили сомкнувшиеся челюсти.

Девушка, чьи волосы были заплетены в корону, точно у королевы, а огонь в льдистых глазах заставлял его преклонить колени.

И был голос, что говорил: «Не страшись тьмы, ведь ты можешь стать ею».

Когда Насир очнулся, в глаза бил свет вечерней зари. Его вздох поднял облачко пыли. Шея отозвалась тупой болью там, куда вонзилась игла. Он зарылся пальцами в коврик, на котором лежал, – тот был соткан из тончайшей овечьей шерсти, а под ним блестел каменный пол. Ничто из этого не было знакомо, но где бы Насир сейчас ни находился, недостатка в динарах здесь явно не испытывали.

Да и храбрости у похитителей явно тоже было в избытке. Шутка ли, похитить Принца Смерти. Насир не ждал, что в Крепости Султана его встретят с распростёртыми объятиями, но не ожидал также, что попадёт в неприятности настолько скоро.

Зафира рядом пошевелилась – он услышал шорох её одежд. Её волосы рассыпались по светлому шерстяному ковру. Грудь поднималась и опадала, доводя его до исступления. Ковёр под ними стал подобен простыням во дворце султана. Её волосы, заплетённые короной, превратились в серебряный обруч и шёлковый платок. Насир судорожно вздохнул.

Как непохоже на него – мечтать. Желать.

Всего несколько ударов сердца, но Зафира ведь смотрела на него с тем же огнём из-под тени капюшона, словно знала, что его мучило. Словно у неё имелся тысяча и один вопрос, но именно по его вине они были пленниками молчания. Несколько слов переросли в день, протянулись к восходу луны и продолжали расти – словно гноящаяся рана, воспаляющаяся с каждым днём. «Это ничего не значит».

Он никогда не умел говорить ладно, но прежде и не думал, что будет сожалеть об этом.

С другой стороны застонала Кифа, и Насир быстро отвёл взгляд, прежде чем Советница села, недоумевая, чем он так раздражен. Он размял запястья, на которых не было наручей. Обувь с него так же сняли, как и с остальных. Да, в помещении принято снимать обувь, но всё-таки не принято, чтобы её с тебя снимал кто-то другой.

– Сердца! – вдруг воскликнула Зафира, садясь.

Насир дёрнулся, упёрся локтем в ящик рядом с ними. «Ящик!» Он резко открыл крышку, невольно затаил дыхание, когда увидел, что все четыре сердца пульсируют внутри. Его подозрения выросли втрое.

– Эй. А где Цзинань? – спросила Кифа, с нарастающей тревогой разглядывая просторную комнату: алые меджлисы[8] на полу, почти не изношенные подушки, словно здешние обитатели никогда не сидели подолгу. Россыпь карт и старых папирусов, тростниковые палочки для письма, астролябия и незаконченные заметки. Вдоль противоположной стены выстроились полки, полные книг и старинных артефактов, которые, казалось, вот-вот рассыпятся. Сбоку была единственная дверь – закрытая.

И ни следа зарамского капитана.

– Это место, – Кифа говорила тихо, медленно. – Оно напоминает мне о доме.

То, с каким усилием давались ей слова, дало понять, почему вязь чернил пелузианских эрудитов не украшала обе её руки.

Зафира поднялась с тем проворством, от которого у Насира всегда сжималось горло, и он отметил, как девушка быстро потянулась за сумкой – убедиться, что Джаварат всё ещё внутри. «Повезло же этой книге».

Он раздвинул шторы на одном из узких окон и выглянул наружу: финиковые пальмы, ухоженные сады, богато украшенный край огромного здания. Взгляду открывалось немного, но это точно были не трущобы. Дворец, должно быть, лежал совсем недалеко отсюда. И отец, скорее всего, был совсем недалеко, под властью медальона и чудовища.

– Похищение, – проговорила Кифа, и её голос чуть звенел от напряжения. – Подумать только – из всего, что с нами могло случиться в Крепости Султана, случилось это.

– Ты знаешь, где мы? – спросила Зафира.

Не сразу он понял, что вопрос обращён к нему. Взгляд ледяных глаз застал его врасплох. Rimaal[9], он становится слишком мягким.

– Я не знаю, что находится внутри каждого дома в Крепости Султана, – ответил он – резче, чем хотел.

– Если бы знал, я бы невольно задавалась вопросом – принц ты или амбициозный управляющий.

Он сжал в кулаке клочок тени.

– Нет, я не знаю, где мы.

– Видишь, не так уж сложно было ответить, правда? – Она удовлетворённо усмехнулась, и в груди кольнуло.

– Мужчины – как рыбы, – сказала Кифа, и её голос чуть дрогнул, выдавая напряжение.

– Блестящие и почти без мозгов? – уточнила Зафира.

Кифа, помедлив, подняла ящик.

– Я почти что ожидала ответ Альтаира.

Это стало для него своего рода сигналом, тревожным напоминанием: хватит уже попусту тратить время. Насир попробовал покрутить бронзовую ручку на двери и замер, поняв, что она не заперта.

– Лев может быть там, снаружи, – предупредила Зафира. Подняв лук, она жестом указала на его меч и копьё Кифы. – Цзинань нигде нет. Мы не связаны, невредимы, и оружие всё ещё при нас. Кто бы ни ждал нас снаружи – он нас не боится.