Из «жандармов» отсутствовал только Гурьев — по крайней мере, я его не увидел, но, может, молодой граф где среди дубов стоял в тени. В первом отделении недоставало двоих или троих кадетов. Второе представляли Ясухару, княжна Орлова и девица по фамилии Змаевич, традиционная соседка японца по парте.

Тоётоми и был тем, кто первым шагнул мне навстречу.

Почему-то я подумал, что он сейчас начнет отговаривать меня от поединка — ну или хотя бы возмущаться самим фактом оного — но Ясухару зашел совсем с других козырей:

— Сие будет великая битва, сэнсэй! — проговорил он едва ли не с завистью, и уж точно с непритворным восхищением. — Я сложу по стихотворению об обоих — и о победителе, и о побежденном!

О, духи, да ты у нас, оказывается, еще и поэт?!. Цветик-сан, блин!

— Благодарю, — не дрогнув лицом, учтиво кивнул я японцу. — Надеюсь позже их услышать…

— Непременно услышишь, сэнсэй! Тому, кто уступит в схватке, лист со стихами я положу в погребальный костер, чтобы они сопровождали его на пути в Пустоту! — вдохновенно заявил Тоётоми.

— Благодарю, — повторил я и двинулся дальше.

— Молодой князь! — теперь на моем пути стояла фон Ливен.

— Да? — поднял я на нее глаза.

— Опасайтесь техники замедления — щит обычно ее плохо держит, — склонившись ко мне, в полголоса проговорила моя манница. — А молодая графиня нередко к ней прибегает. Почувствуете неладное — сразу же поднимайте второй щит. Двух должно хватить. А затем противопоставьте замедлению самоускорение — его не нужно постоянно поддерживать пальцами…

— Спасибо, — поблагодарил я молодую баронессу.

Упомянутым ею самоускорением я, правда, не владел.

— Молодой князь! — снова окликнула меня Тереза — уже почти в спину.

Согнав с лица выражение недовольства, я обернулся.

— Вернитесь с ристалища! — уже вовсе едва слышно попросила фон Ливен. — Живым вернитесь…

— Постараюсь, сударыня, — не нашел я лучшего ответа.

«А мне что скажете, сударь? — осведомился, дождавшись паузы, Фу. — Больше тянуть с решением нельзя. Если мы действуем по плану князя Сергея, мне необходимо дозволение на контроль над вашим телом. Обязуюсь использовать его только для имитации смерти».

«Погодите еще немного», — попросил я, малодушно оттягивая неизбежное.

«Как скажете, сударь…»

Я вышел на середину аллеи. В дюжине шагов впереди как раз занимала позицию для боя Воронцова. Сняв китель, Милана засучила левый рукав своей белой рубашки и велела Пири ухватиться за запястье оголенной по локоть руки. Должно быть, начать молодая графиня собиралась с холопьей маны. Сколько там у клейменой девушки предел? Семьдесят пять мерлинов, кажется? Надолго этого всяко не хватит… Как бы только Воронцова не забылась и не спалила в запарке высосанный «бурдюк»!

Лишний повод мне не тянуть с выбором…

Тем временем Милана обмотала снятый китель вокруг правой кисти, скрыв из виду пальцы. Ну да, строгая форменная юбка — не пышное платье Салтыковой, в ее складках руку не спрячешь…

В моей памяти некстати всплыло, как эта самая юбка многообещающе сползала вчера вниз с крутых бедер моей сегодняшней противницы. Мотнув головой, неуместные мысли я отогнал.

А повторять прием молодой графини не стал. Во-первых, чтобы не сочли за обезьянничество, а во-вторых, многие боевые комбинации были у меня еще плоховато отработаны и требовали визуального контроля: правильно ли легли пальцы? Но боком развернулся — сам, если понадобится, подгляжу, а Воронцова пусть тратит усилия на кривое зрение. Капля маны — да в минус… Мне же только того и надо — чтобы Милана в ноль слилась…

Хм…

Я поймал себя на том, что увлеченно рассуждаю о победной тактике. Фон Ливен меня, что ли, сбила с толку этим своим «Вернитесь!»?!

«Фу! — мысленно подведя наконец черту сомнениям, окликнул я духа. — Когда сочтете момент подходящим, принимайте контроль и имитируйте мою смерть! Только так, чтобы никто не заметил, конечно», — я покосился на фон Таубе и Корнилова.

«Сие делается мгновенно, сударь. Не беспокойтесь, вмешательство тончайшее, его не отследят. Даже если специально попробуют отловить — не сумеют», — заверил меня «паук».

«Ну, вам виднее…»

— Милостивые государи и милостивые государыни! — едва затих наш безмолвный диалог, выступил вперед долговязый начальник корпуса. — Пробил час смертного поединка между молодым князем Огинским-Зотовым и молодой графиней Воронцовой! Молодая графиня, молодой князь… — подполковник выдержал торжественную паузу.

Я призвал щит. Милана тоже — левой, открытой моему взору рукой.

— Приступа… — провозгласил фон Таубе, но конец слова потонул в сухом треске внезапно раскрывшегося у него за спиной портала и звуках отрывистой команды:

— Отставить!

Начальник корпуса недоуменно обернулся. Да, собственно, все собравшиеся вокруг ристалища посмотрели тужа же, куда и он. Скосила глаза даже Воронцова.

Слегка повернул голову и я — щит, впрочем, не бросая: из серебряного прямоугольника портала на аллею шагнул Петров-Боширов.

— Что вы себе позволяете, господин штабс-ротмистр? — сердито поинтересовался у жандарма фон Таубе. — Здесь решается вопрос дворянской чести, и никому не позволено…

— Простите, господин подполковник, — твердым голосом перебил барона нежданный визитер. — Только что в Империи объявлено военное положение! Все вызовы, даже сделанные в рамках законной квоты, считаются аннулированными. Вот, извольте ознакомиться, — он протянул начальнику корпуса какую-то бумагу.

На секунду над аллеей повисла тишина, а затем со всех сторон раздалось:

— Война?! Война… Война!

Казалось, это слово шептала сама дубовая листва.

«Дозволение на контроль отменено!» — не преминул по-быстрому предупредить я фамильяра.

«Как вам будет угодно, сударь», — откликнулся Фу.

в которой мне разъясняют политическую обстановку

Изначально первым уроком в этот день у нас должно было идти правоведение, но расписание оперативно поменяли, поставив в него политподготовку. Причем, для всех трех курсов вместе.

Собрали нас в большом зале, том самом, напоминающем древний театр, где абитуриентами мы писали вступительное эссе. Старшие кадеты сразу же оккупировали первые ряды, нам, первогодкам, досталась галерка. Причем как-то так вышло, что расселись мы не по отделениям, а вперемешку: в частности, если место слева от меня привычно заняла фон Ливен, то справа оказалась Змаевич из «ясухаровских». Сам Тоётоми расположился перед нами, между Машей Муравьевой и Васей Худощекиным. Иванка соседствовала с княжной Орловой, а Воронцова вовсе затесалась в ряд к второкурсникам.

Должно быть, из-за этой чересполосицы я не сразу заметил отсутствие в зале одного из «своих» кадетов — Гурьева. На рассвете на аллее я его тоже не видел — единственного из всего отделения — но потом, на утреннее построение, молодой граф явился, присутствовал он и за завтраком. Вроде бы, выглядел немного странно, как-то дергано, но принесенное Петровым-Бошировым известие всех в Федоровке в той или иной степени выбило из колеи, так что особого значения его поведению я тогда не придал. Не вспомнил бы о нем и сейчас, если бы не недоуменный вопрос Терезы:

— Сударь, а где Гурьев?

Я закрутил головой: молодого графа и впрямь видно не было.

— Не знаю… — пробормотал я. — Вроде из столовой вместе со всеми шел…

Приподнявшись с места, я еще раз внимательно осмотрел зал, но ни среди первокурсников, ни среди старших Гурьева не углядел.

— Не знаю… — повторил я удивленно. — Может, по нужде отлучился?

— Время занятия уже, — заметила Тереза. — Не влетит ему за опоздание? Только мы снова первое отделение обогнали…

— Не знаю… — в третий раз произнес я.

После всего, что случилось (и чего не случилось) со мной за последние часы, эта суета с баллами как-то не казалась мне уже чем-то важным.