– Нет, – ответил я, не понимая, к чему он клонит.

– Странно… – пробормотал он. – По-моему, супружеская неверность – самая благодатная нива для частной сыскной деятельности. Не считая прямого криминала, конечно. Нет, Виктор Эдуардович, я вовсе не собираюсь выпытывать, чем вы занимаетесь. У меня такое впечатление, что ваша деятельность не приносит вам больших доходов.

Мне показалось, что я догадался.

– Всякое бывает. Вы пытаетесь определить мне цену? Бросьте, не ломайте голову зря. Путевка на нары обойдется Баранову гораздо дешевле. Вы еще не допили кофе?

Андрей Андреевич нисколько не смутился. Наоборот, продемонстрировал мне третью профессиональную черту адвокатов – наглость. Он заглянул в кружку и заявил:

– А можно еще чашечку? Я бы не отказался. Ваша девушка замечательно варит кофе, – и, отметив неприветливое выражение моего лица, непринужденно улыбнулся и добавил: – Всего несколько минут, Виктор Эдуардович. Мы только подошли к серьезному разговору.

Он повторил свой комплимент насчет кофе при Ленке и решил, что обзавелся союзником, но я тут же выставил союзника за дверь. Адвокат проводил Ленку взглядом и продолжил:

– Давайте говорить откровенно, как взрослые, разумные люди. Мне Вячеслав Баранов тоже не нравится. Ко мне обратился не он, а его отец. Известный и состоятельный человек. И если он решил вложить некоторую сумму в возникшую у сына проблему – это его право, согласитесь. А моя профессиональная обязанность ему помочь. Поэтому ваша неприязнь по отношению ко мне не обоснована. Ведь мы с вами в какой-то степени коллеги. У вас с вашими клиентами точно такие же отношения, не так ли?

– Такие же – это какие?

– С удовольствием отвечу. Замечательный пример из истории. – Андрей Андреевич прикрыл глаза и откинулся в кресле. – Вы помните Свидригайлова? Достоевский, «Преступление и наказание».

– Проходил.

– Так вот, в конце девятнадцатого века адвокат Иван Иванович Ульрих – родившийся в России сын инженера-немца из Шлезвига, написал статью, в которой попытался оправдать Свидригайлова. Статью напечатала столичная газета, и полемика растянулась почти на полгода. Господину Ульриху оппонировали не только обыватели, но и умнейшие люди того времени, и даже они не могли не признать некоторые его доводы весьма и весьма убедительными. Но когда его пригласили защищать настоящего убийцу в суде, господин Ульрих отказался. Его прозвали болтуном, а потом и вовсе забыли.

– Я понял. Вы защищаете насильника, чтобы о вас не забыли потомки.

Он вздохнул и покачал головой.

– Еще раз повторяю: насильник Баранов или нет – определим не мы с вами. Давайте попробуем представить, как решаются подобные, не очень ясные дела в суде…

– По-моему, дело совершенно ясное, – перебил я.

– По-вашему – да, а по-моему – нет. А каким оно покажется судье – на то и существуют прения сторон. И заключаются они не только в красноречии. Да бросьте, Виктор Эдуардович, вы же не ребенок! Не мне вам объяснять, что в нашей стране… Да-да, не будем отвлекаться… Я читал ваши показания, Виктор Эдуардович. И нашел в них очень интересный момент. Когда вы ворвались в подвал, вы увидели, что эта девочка, гражданка Савченко лежит на полу, а Баранов сидит на ней верхом. Но ведь там было темно. Возможно, вам показалось, что он сидит на девочке. Возможно, он стоял на коленях рядом с ней?

Я усмехнулся.

– И пылко признавался ей в любви? Или делал искусственное дыхание? Дорогой коллега, я видел, как этот мерзавец сидел на девчонке верхом, удерживая ее коленями, и рвал на ней одежду.

– Пусть мерзавец, как вам угодно, – неожиданно согласился адвокат. – И все-таки возможно, что вам показалось. А сегодня вы вдруг ясно представили себе эту сцену и вспомнили, что мерзавец Баранов стоял на коленях рядом с девочкой.

Он запустил руку во внутренний карман пиджака и достал белый конверт. Не отрывая испытующего взгляда от моего лица, положил конверт на стол и пододвинул ко мне.

– Здесь полторы тысячи долларов. Вам не нужно существенно менять показания и ставить себя в неловкое положение перед следствием, Виктор Эдуардович. Совершеннейшая мелочь. Поначалу, в полумраке вам показалось, что он сидел на ней верхом, а потом вы вспомнили…

Я не взмок от волнения, не схватил конверт и не принялся пересчитывать купюры трясущимися руками. И даже не пошевелился.

Посетитель внимательно наблюдал за моей реакцией. Отсутствие реакции его не разочаровало.

– Это не окончательная сумма, Виктор Эдуардович. Давайте обсудим.

– Давайте не будем обсуждать, Андрей Андреевич. Вы невнимательны. Я ведь, кажется, ясно сказал, что у папаши Баранова не хватит денег меня купить. И закончим на этом. Я подожду, пока вы допьете кофе, но вести светскую беседу совсем не обязательно.

Мне не удалось сдержать нотки возмущения в голосе. Адвокат взял чашку со стола и улыбнулся, излучая неспровоцированное дружелюбие.

– Всего пару слов… У Баранова-старшего вполне хватит денег, чтобы потерпевшая сегодня же забрала свое заявление. Или, чтобы один из свидетелей не смог явиться на суд по состоянию здоровья. Нет-нет, я вас не пугаю, Виктор Эдуардович. Мы же интеллигентные люди.

Последняя фраза прозвучала своевременно, и я только кивнул. Он допил кофе в два глотка, вопросительно взглянул на меня. Я щелчком отправил конверт через стол – получилось эффектно. Он поймал конверт обеими руками у самой кромки, на секунду утратив солидность.

Мы вышли из кабинета. Он снова похвалил Ленку за кофе и за порядок в приемной. Потом повернулся и доверительно взял меня под руку.

– Вам, наверное, нужно еще раз все обдумать, Виктор Эдуардович? Я загляну через денек.

– Не стоит. – Я аккуратно высвободил локоть. – Не нужно к нам заглядывать. Можем и настучать.

И снова – медовая улыбка, подпорченная каплей презрения, затаившейся в уголке рта.

– Куда вы собираетесь стучать? В прокуратуру? В коллегию адвокатов? Лучше сразу в Европейский суд по правам человека, сейчас это модно.

Я тоже улыбнулся. Надеюсь, у меня это получилось так же непринужденно, как у него.

– Вам настучать, любезнейший. Непосредственно вам, прямо по состоянию здоровья. Мы – люди интеллигентные, но простые.

Милая, приветливая и щедрая на кофе секретарша, сидя за столом, прислушивалась к разговору. Поймав мой мимолетный взгляд и, вероятно, восприняв местоимение «мы» на свой счет, она вдруг скорчила зверскую мину, привстала и решительно произнесла очень даже неприятным голосом:

– Можно, я его прямо сейчас вышвырну, шеф?

Адвокат рванул на себя дверь и, не простившись, покинул агентство. Я в крайнем изумлении снова посмотрел на Ленку и, немного поразмыслив, догадался, что она собирается сегодня попросить аванс.

Я не ошибся.

***

На следующий день меня вызвал следователь прокуратуры1 Иголкин. Он выглядел озабоченным и, как только я переступил порог кабинета, спросил, не собираюсь ли я менять показания. Я сказал, что не собираюсь, но он сделал вид, что не расслышал, и переспросил еще раз. Получив такой же ответ, следователь немного повеселел и предложил мне сесть. Не вместо Баранова, а на стул.

Дело, действительно, становилось не вполне ясным. Гражданина Баранова освободили до суда из-под стражи, взяли подписку о невыезде. Приходил отец Вали Савченко, хотел забрать заявление. Он не выглядел испуганным или подавленным – скорее, смущенным. Средне-статистическая рабочая семья, то есть, во всем себе отказывают и тянут до получки. Очевидно, что родителям девочки хорошо заплатили за прекращение дела. Следователя такой вариант не устраивал, и он припугнул отца семейства ответственностью за клевету. Савченко-старший совсем растерялся и сказал, что ему надо посоветоваться. С кем – не уточнил, но следователь и так догадался. К его удивлению, заявление забирать не стали. Дело будет доведено до суда. Все зависит от показаний свидетелей и потерпевшей. Вот тут-то и может заключаться множество подвохов.