Я ничего… не умею сказать… произнести…

– Я уже подумала. Я знаю. За тобой ничего не может быть.

Мне стало, наконец, жалко её. – Зачем я ей позвонил?..

А был, был в смятении, в смятении…

Да и вообще…

«Уже подумала»…

Она ведь старше, постарше.

Причём тут это!..

– Ты не наворачивай!

…Я был с нею – впрочем – как никогда самозабвенен.

Поехал опять.

В надлежащий день, пропади он пропадом…

К тем к судебным приставам.

Там – в коридоре стоял: долго, долго, долго…

Наконец – в кабинете сижу.

Перед дамой.

То есть – перед полной.

Я – заранее всё продумав – представился.

И сходу – дарю книгу, мой роман.

То есть – ей так уж ей, толстой… так уж пришлось, пусть…

Та удивилась… и стала, глядя в монитор… часто моргать…

Не понимая, то есть, как ей реагировать.

Ясно. Книг и в руки не берёт.

Но… не забирать же роман со стола, то есть – в сумку…

Та: у вас несколько счетов.

Я: ну так что?

Та: почему?

Я: были, например, сберкнижки…

Та: тогда всё.

Я: что всё?

Та: в бухгалтерии ошиблись.

Я: в какой?

Она: в нашей.

Я: как ошиблись?..

Та: а из-за этих нескольких счетов.

Я: а-а… деньги?..

Та: придут через дня два-три.

…Вышел.

Какая простота…

Как же так?!

«Ошиблись»…

«То есть»…

Трудно разве нажать – то есть! – на какую следует клавишу?!

Что ещё за «то есть» это пошлое ко мне – тьфу! – привязалось!..

…Вечером мне эсэмэска: арест снят.

Я заметил, что глажу себя по щеке…

Боже мой, ел ли я хоть что-то сегодня?

…Она – по-обычному бодрая.

И кажется мне – теперь – словно бы… смотрит на меня как-то серьёзнее.

– Ты ведь, кажется, историк?

– Историк.

– По диплому-то.

– И влип в историю.

– Ну-ка! Признавайся! Какую историю ты имеешь в виду?..

– Всемирную.

– Зачем она тебе?

– Все. Вокруг. Всемирные.

…И опять – мы с нею – даже и не опять, а будто бы в первый раз!

Прошла неделя.

Я был, наверно, как обычно.

Дежурил. В свои смены. Со своей, на плече, сумкой. В которой, в пакете, рукопись.

Я ведь в охране, чтобы – писать, писать, писать…

И, конечно, ещё – для одиночества.

…Неделя целая уже прошла.

Совал карту куда надо каждый день…

А денег нет!

Поехал – в урочный в тот день.

«Как бы»…

Туда же.

«Как бы»…

С каким же глазами?!

В смысле – я.

Буду смотреть… там… если придётся… в глаза…

Там, у приставов, я достался уже другому кабинету и уже другой, худенькой, даме.

Я ей – претензии, что ли…

Та – сразу намекнула, что знает о моём, в соседнем кабинете, подарке.

И надолго ушла. – Наверно, в тот, в соседний кабинет.

Вернулась решительная.

Деньги мне придут через три дня.

Я – решительно встал.

Захотелось радостно выругаться.

Что и сделал на улице.

…Вечером она:

– Ты впечатлительный!

Я:

– По наваждению.

Она:

– И по характеру.

Я:

– По писательскому.

Она:

– Это хорошо!

– По наваждению.

– Это мило!

…Боже мой! Как хорошо полноценно жить!

…В эти минуты.

В движениях её всей – в шевелениях малейших её всей: её желаний и её тела – в них есть что-то как бы властное…

Но не навязчиво властное.

Вернее сказать: в движениях ей всей – есть что-то как бы должное, как бы правильное…

Но – не навязчиво должное и правильное.

Я ощущаю, что во всей в ней – в эти самые минуты – есть что-то… верно так, материнское.

И я ощущаю – что и она чувствует, что я ощущаю в ней, в эти минуты, это самое материнское.

Я ещё ощущаю…

Что это чувство ей – ко мне материнское – ей самой особенно приятно, попросту ценно.

Я воспринимаю её это – правильное-материнское – как даже награду за мою ей податливость.

И я отдаюсь ей – с восторгом наивного дарителя.

Когда я ночью, по моей привычке, просыпаюсь – с нею рядом – рано и открытыми бодрыми глазами куда-то, судя по щекочущим ресницам, смотрю, то у меня такое настроение… будто я в эти мои бодрствующие минуты её предаю… её предаю…

Она – доверительно спит, а я, тайно от неё, – бодрствую.

И хочется её разбудить и… попросить прощения…

Перед зеркалом – там, в прихожей – она держится теперь заметно раскованно: разводит, размахивает руками, поправляет волосы…

Она… уже привыкла… ко мне!..

И в самом деле что-то говорит непринуждённо.

Кому-то.

Или самой себе?..

Или – мне?..

Делает паузы. Кивает.

Всё – беседуя с тем как бы неким, требующим уважения.

Но уже – как бы и получая и чувствуя от того лица должную её обаянию симпатию.

Даже позволяет некоторые вольности: наклоняется, расчёсывается…

Всё равно она ему – тому – нравится.

Не может не нравится…

(Разбить бы там, в прихожей, что-нибудь!)

– Хочешь я тебе сделаю путёвку?

– В жизнь.

– Нет. Это поздно. За рубеж.

– «За рубеж». Звучит.

– Хочешь?..

– Смотря за какой.

– За границу, разумеется!

– За границу. Это звучит.

– Хочешь?

– Ещё вина.

– И мне тоже налей…

– Смотря за какую за границу.

– Ну, ясно за какую.

– Кому-то ясно.

– Всем! Всем ясно! Хоть посмотришь!

– На что посмотрю.

– Хоть отдохнёшь.

– На кого посмотрю.

– Да на людей! На иностранцев!

– Пусть они.

– Что они?

– Смотрят.

– Куда они смотрят?..

– Пускай они смотрят.

– А!.. Поняла! Врубилась!.. Вот как!

– Так. Пусть они. Приезжают сюда. Смотреть на меня.

Опять смех! – Поздний. Ночной. Самый искренний.

Опять вино! – Уже, пожалуй, лишнее…

…Или она меня проверяла?

Мол, не захотел ли куда подальше…

Я теперь – забавно же за собой следить! – смело, при её звонке, говорю:

– Только хотел тебе звонить.

…Боже мой!

Ну что ещё?

Какой же я в разговоре с женщинами наивный!..

Вон как смеются!

Или злятся…

Я заметил, что у неё стали другие глаза…

До этого были…

Нет – сначала… с того с начала…

Раньше были – прозрачные!.. словно бы – полностью растворённые в воздухе!..

Теперь…

Глаза её стали – как бы с некой поволокой… полупрозрачной…

С поволокой жизненного опыта.

Опыта – со мною?!..

Пусть и так.

Но раньше были – просто весёлыми и какими-то свойскими, компанейскими.

Стало быть – что же? – вообще: глаза её – какие нормальные, обычные, её настоящие?..

Кажется, на это – никак не ответить.

Каждый политик есть секс-кукла.

МАШЕ снилось такое очевидное – по мере возрастания её презрения.

То есть – прозрения.

Политик – каждый и всякий политик суть секс-кукла.

Политик это секс-кукла – только и разницы: ещё или уже.

Смотря – купюры и перечисления он принял уже или купюры, а также счета он не принял ещё.

Если он ещё не принял – то он секс-кукла, которая пока на витринах по городу и в рекламе по СМИ и о нём думают известные силы, как его можно повернуть и сколько эта поза его будет стоить.

Если он уже принял, то его можно ставить в любую позу и даже хлестать по щекам или похлёстывать по ягодицам – смотря на свою, этих разных сил, ориентацию, эрекцию, настроение и вообще общее, зависимое от возраста и стажа заказчика, состояние.

Его, политика, то есть – по лучшим ценам, использует либо лично некий отдельный определённый партнёр, либо групповуха-партия, групповуха-фракция, групповуха-оппозиция, групповуха-группа и так далее: команда, корпорация, братство, ложа и так далее – смотря по тому, насколько он комфортен для сообщества данных объятий.