В голове у него немного прояснилось, и он вспомнил главное, хотя всех деталей пока не припоминал. Да и того, что он вспомнил, было достаточно, чтобы сделать холодящий кровь вывод о своем бездарном провале. Случившееся для Павла было величайшим посрамлением. Ничего, подведем промежуточный итог, успокаивал он себя. Первое испытание он прошел, ‒ испытание поражением. Но это всего лишь промежуточный результат. Он знал, что никогда не сдастся, это было у него в крови. Павел интуитивно чувствовал, что в этом старике сосредоточено все худшее, что есть в людях. Но это, интуитивно. Единственное, что Павел знал о нем достоверно, это то, что он совершенно безумен. Но это было малоутешительно.
Теперь предстояло принять решение и действовать. Есть хороший русский обычай: перед тем, как отправляться в дальнюю дорогу с неизвестным концом, присесть и подумать. Разумеется, присаживаться предпочтительнее на чемоданы. У него их не было, значит, и терять ему было нечего. Хоть он и располагал значительными средствами в валюте, драгоценных безделушках и произведениях искусства, он чувствовал себя бедным, извечно бедным, – бедным по жизни.
Переменить образ жизни можно, но попробуй, перемени себя. И все же, в этом что-то есть, остановиться, присесть и сосредоточиться, собраться перед прыжком. Так поступают все из породы кошачьих. Его попытка пошутить с треском провалилась. Не слишком ли много провалов? Павел огорченно покачал головой. Довольно угрызений, одернул он себя. Хватит угрызаться, зубы стоит поберечь, они еще пригодятся.
Павел фрагментарно припоминал, чем все закончилось вчера, но никак не мог из множества осколков сложить разбившееся зеркало. Все считали, что Павел пьян, но он был трезв, хотя поломка у него произошла и довольно серьезная. Невнятно, будто сквозь толщу воды, до его сознания доносились голоса гостей. Держался он с достоинством, не теряя самообладания, это спасло его от еще бо́льшего унижения. Хотя, куда уж больше?
Павел задохнулся от стыда, охваченный отвращением к самому себе. Есть поговорка: «Пьян ты или не пьян, а если говорят, что пьян, ‒ то лучше спать ложись». Так Павел и сделал, ни с кем не простившись, он тихо ушел и каким-то образом добрался домой. Эти подробности, Павел напрягаясь, вспомнил, но все остальное смешалось в кучу. Когда среди ночи к нему ненадолго вернулось сознание, он увидел перед собой старика.
– Завтра в двадцать один ноль-ноль встретимся на шестой платформе железнодорожного вокзала. Там и договорим… – сказал старик голосом, проникающим в голову Павла, минуя барабанные перепонки, и пошел от него прочь.
Павел устремился за ним, пытаясь догнать, но не смог и шага ступить, ноги, будто ватные, подгибались и не слушались его. Такое бывает во сне, сознаешь нереальность происходящего, но не можешь из нее вырваться. Надо его догнать, ведь уйдет! Эта мысль обожгла его, как кровь из открытой раны, и он рванулся вслед за стариком. Павел понимал, что если сейчас упустит старика, то больше никогда его не увидит. Но, как он ни старался, догнать, или хотя бы приблизиться к старику, у него не получалось. Нереальность происходящего усиливалось от того, что старик все время маячил впереди, шагая той же, размеренно механической походкой, но оставался недосягаемым, как горизонт.
Павлу подумалось, что если бы старик хотел от него скрыться, он бы давно уже это сделал. И тут его осенила догадка, что старик не пытается убежать, а завлекает его куда-то и даже не он сам, а его воля манит и тянет Павла в западню. «Хочешь убежать от одиночества? Не получится, оно в тебе, Доппельгангер!» ‒ подумал Павел, задыхаясь от бега. Он почти настиг старика. Вот он, рукой подать, а не возьмешь! Старости его как не бывало, круто срезав угол, он увернулся от ловящей руки Павла и в прискок метнулся к распахнутому парадному высотного дома, мелькнул в дверном проеме и скрылся в темном чреве подъезда.
Очертя голову, Павел ринулся вдогон. Подъезд оказался «сквозняком», впереди в полумраке коридора воровски мигнул просвет выхода во двор. Вихрем, пролетев по лестницам и площадкам подъезда и лавиной скатившись с заднего крыльца, Павел оказался с другой стороны дома, и остановился, запалено хватая воздух ртом. Перед ним был небольшой заасфальтированный двор, косогором, уходящий куда-то вниз, там мелькала черная, как у навозного жука спина старика. Павел погнался за ним дальше. Старик скакал совсем рядом, петляя по склону, желтому от опавших листьев и высохшей травы. Эта погоня чем-то напомнила Павлу непотребную стычку двух котов, ему стало как-то неловко и даже стыдно.
В новом рывке Павел почти догнал старика, он уже был на расстоянии вытянутой руки. Вот ты и попался! Но Павлу никак не удавалось до него дотянуться, его пальцы уже царапали спину жучары старика, но схватить его никак не получалось, как говорится, почти в руках, да в руки не идет. На миг Павлу показалось, что он гонится за свою тенью, догоняя и никак не настигая ее. Вдруг пред ним открылся обрыв! Под ногами была сложенная из грубых гранитных камней отвесная стена, далеко внизу по булыжной мостовой проносились машины. Остановиться он не мог, подпрыгнув на бегу, схватился за ветку растущей над обрывом вербы. Ветка с треском обломилась, и он полетел вниз. Теперь шанс уцелеть, равен нулю! Подумал он налету.
Очнувшись после падения, Павел увидел, что лежит на боку, окровавленную штанину ниже колена прорвал острый осколок кости. Значит, встреча с мостовой состоялась. Булыжник своего не упустит. С облегчением, отметил он. Ведь мог бы уже лететь по дороге на небо. Или в пекло… Поправил он себя. А нога? Подумаешь, нога, у меня их две! Битая посуда два века живет. Отмахнулся Павел, принимая все происходящее, как нормальное явление, удивляясь лишь тому, что не удивляется. Так, кто же, черт возьми, этот старик?! Вернее, что́? Ответ не замедлил прийти, озадачив его: «Он, то, чего нет». Как это может быть? Почему? Не понял Павел. И получил ответ: «Он в тебе самом».
От этой новости ему стало ни по себе, и пот холодной росой выступил на лбу. Быть может, старик не более, чем орудие кармы, средство для восстановления нарушенного равновесия? В тревожной тишине у кого-то в машине во дворе сработало противоугонное устройство. Завывания автомобильной сигнализации под окном продолжалось до бесконечности. Павел понемногу к ним притерпелся, и когда хозяин машины почему-то вздумал отключить сирену, Павла это обеспокоило, и он будто проснулся, оставаясь во сне. Сквозь морок отравленного сна ему послышался раздраженный фальцет Поганевича:
– Почему вы его не прикончили?!
– У него на плече был ангел, ‒ откуда-то с окраины сознания до Павла донесся знакомый голос старика.
Павел догадался, что он слышит их разговор по телефону. Чертов старик был везде, а теперь, еще и пролез ему в голову. Неожиданно Павлу в подробностях вспомнилось лицо старика. Ему показалось, что наряду со всем напускным, за всеми его личинами, в лице старика преобладало выражение презрения и отвращения. К кому? К себе.
– Ну и что?! ‒ истерически завизжал Поганевич.
– Пока ангел у него на плече, ему все нипочем! – раздраженно пролаял старик и бросил трубку. Частые телефонные гудки зазвучали с нарастающей силой, будто у Павла в голове. Со временем они стали напоминать ему работу бормашины, даже зубы начали ныть.
Постепенно Павел стал приходить в себя. Он долго лежал с открытыми глазами, не думая ни о чем. В голове у него кружился какой-то мусор, сплошная путаница, но осознание своего странного состояния, наконец дошло до его рассудка, заставив задуматься, где он и что произошло? Наступил миг, и обрывки воспоминаний о вчерашнем вечере захлестнули его. То немногое, что он вспомнил, было ужасно. Досада тряхнула его сильней электрического тока. Он был взбешен, ему хотелось разнести все в труху! Каждый получит полной мерой. Так, и только так! Без никаких соплей, гвозди веником не забивают.
Он задал себе вопрос: «Боюсь ли я старика?» И сам себе ответил: «Нет!» Что он мне может сделать? Всего лишь убить. Конечность жизни и понимание окончательной необратимости смерти не пугает меня, ведь у меня останется самый дорогой вид собственности, который никто не сможет отнять. Мои мысли, мой внутренний мир останутся со мной до тех пор, пока я сам не пожелаю с ними расстаться.
