Сладкая улыбка на лице старика внезапно сменилась злобной гримасой. Его губы свирепо сжались, едва не вобравшись внутрь запавшего рта, борода заносчиво вздернулась вверх. Павел физически ощутил пульсирующую в нем ненависть, ядовитой пеной переполнявшую эту фальшивую оболочку, будто сквозь маску добродушного простака, проступила жуткая физиономия монстра. Приблизившись к Павлу походкой триумфатора, старик спросил с напускным участием:
– Испугались?.. – вскинув черные гусеницы бровей, дабы усилить выражение напускного удивления, он выжидающе разглядывал Павла.
Настораживали новые, не только глумливые, но и лукавые интонации, прорезавшиеся в его голосе. Какие коварные замыслы он вынашивал? Губы старика насмешливо искривились.
– Надеюсь, вы не сочли мой вопрос нескромным? – тон старика был оскорбительнее слов. Павел чувствовал, что его обливают убийственным презрением.
– Меня испугает только ствол у виска, да и то, вряд ли, – поддавшись негодованию, вспылил Павел, подумав, что для того, чтобы убить, не обязательно иметь под рукой оружие.
Меньше эмоций, одернул себя Павел. Не нужно желать ему зла. Закон схватки не понятно с чем, гласит: «То, что мы ненавидим, от нашей ненависти становится сильней».
– За этим задержки не будет! – едко захихикал старик, издавая какой-то странный звук, нечто среднее между кашлем и карканьем. ‒ Впрочем, в этом нет необходимости. Вы сами представляете угрозу собственной безопасности.
Стоящие вокруг гости делали вид, что ничего не происходит, будто так и должно быть. Сигаретный дым под копченым потолком скопился в мутные облака, и потолок казался ниже, чем был на самом деле. Обстановку разрядила Зябкина.
‒ Товарищи, через пять минут наступит Старый Новый год! Предлагаю всем помириться! ‒ с деланным весельем предложила она.
Тут же, как из-под земли, возник Шпортько с двумя бокалами в руках, а не на подносе или хотя бы на тарелке, и поставил их на стол.
‒ Да-да-да, пора пить мировую! ‒ недобро ухмыляясь и мелко кивая головой, поддакивал он.
Зябкина взяла у официанта бутылку красного вина и сама наполнила бокалы. Во всем этом Павел чуял какой-то подвох, но он никак не мог разгадать, в чем он заключается. Неожиданно старик громко провозгласил, обращаясь к собравшимся:
– А теперь, дамы и господа, надевайте резиновые чеботы, дальше пойдет сплошное дерьмо. Смотрите! – вскричал он и указал необыкновенно длинной рукой на оживший экран плазменной панели на стене.
На экране все увидели ухмыляющегося старика. Да, без сомнения, это был он! На нем был тот же белоснежный пластрон, при помощи замусоленных завязок он был закреплен на его голой груди с отвратительно торчащими, как на скелете, ребрами и ключицами. Голые, поросшие редкими черными волосами руки старика, были длинные, как у шимпанзе. Он был в черных трусах и в болотных сапогах. Старик на экране захохотал страшным лающим, прерывистым собачьим смехом, как будто пугал кого-то, и выкрикнул:
– Со Старым Новым годом, господа-товарищи! А от, що дали будэ?!..
Пока все с изумлением смотрели на экран, ожидая, что будет дальше, старик с ловкостью фокусника высыпал в бокал Павла содержимое своего беззвучно открывшегося перстня. Он проделал это так быстро, что никто ничего не заметил. Да, дедушка без сомнения владел искусством преподносить сюрпризы. Экран потух и все, как завороженные перевели глаза на старика, но его нигде не было! Старичок знал, как покинуть сцену так, чтобы все ахнули. Вокруг воцарилось молчание, вроде тихий ангел пролетел.
Павел ощущал, явственно ощущал, что в воздухе витает заговор. Но, как и остальные, он был в недоумении, не понимая, что происходит. Каким-то отдаленным закутком сознания он отметил, что старик воровато отдернул руку от его бокала, но он не придал этому значения. Забыл правило: «Если ждешь обмана ‒ не верь глазам своим». Можно обмануть глаз, но не обманешь интуицию. На миг ему подумалось, что он упустил что-то простое, но чрезвычайно важное. В стоящем перед ним бокале красного вина оседала белая пена. Но у него не было, ни сил, ни желания обдумать происходящее и он машинально отпил из бокала.
Как только Павел пригубил вино, он странно себя почувствовал. По волосам его пробежал легкий холодок, словно над головой повеяло сквозняком. Спустя несколько мгновений он потерял ориентацию и перестал ощущать себя собой. Его голова вдруг оледенела, будто схваченная арктическим морозом, взгляд расфокусировался и сколько он не пытался «навести резкость», у него ничего не получалось.
Павел почувствовал, что стоит неровно и его тянет куда-то вбок и вниз. Как-то отстраненно, он отметил про себя, что у него абсолютно подавлена воля, и он готов выполнять любые команды, даже ненавистного старика, который пропал, как лукавый демон. В угасающем сознании вялой тюлькой шевельнулась мысль, навеянная кем-то посторонним, ‒ «Легко же ты попался на крючок…»
Черты лица Павла как-то размякли, и во взгляде уже не было ничего, кроме скуки. Глаза его стали закрываться, он ощутил неодолимую тяжесть в веках и ту особую негу, когда они опускаются, и поднять их уж нет никаких сил. Мысли у него начали барахтаться и вязнуть, как в болоте. Он сам стал клониться набок и стены вокруг него тоже начали крениться вместе с ним. Ему сделалось все безразличным, а происходящее, пустым и вздорным. Ведь со всем этим можно будет разобраться завтра. Ну, отчего же нет? Сейчас же, ему хотелось одного, поскорее присесть где-нибудь и хотя бы несколько минут посидеть с закрытыми глазами. Он, будто издалека слышал и понимал, что происходит вокруг, но не мог уже, ни приоткрыть глаз, ни пошевелить губами.
– Эх, народ пошел дробный, словно мухи! – сказал кто-то.
Вроде бы, это сказал старик, но голос его сильно изменился и больше походил на голос Шпортько. Это последнее, что Павел услышал, и стало тихо, как будто кто-то выключил звук и свет.
Глава 11
Ничто не учит так, как поражение.
Павел пришел в себя при свете дня. Открыть глаза сразу не удалось, и хотя сознание уже требовало пробуждения, все в нем против того сопротивлялось. Какое-то время он лежал в полном неведении, где находится, а потом реальность стала приобретать знакомые очертания. Он обнаружил, что находится у себя дома и лежит одетый на диване. Его руки лежали по бокам, но ими не хотелось шевелить. Ноги тоже были на месте, их было две и вроде обе целые. Мрак в его сознании отступал медленно, подобно тому, как под первыми лучами солнца рассеивается предрассветный туман. В голове царил кавардак, а мысли, прыгали с предмета на предмет, как обезумившие белки, с ветки, на ветку.
За стеной у соседей шел ремонт, несколько молотков и перфоратор состязались в шуме с пилой по металлу и гавканьем собаки. Пока была ничья, но, ни один из них не собирался уступать, каждый из этого ансамбля, тянул одеяло на себя, знать подобрались настоящие артисты своего дела. Стоял несусветный грохот, визг металла и собачий лай, а после вчерашнего, даже от малейшего звука раскалывалась голова.
Чтобы хоть как-то спастись от шума, Павел понудил себя подняться, отыскал вату и заткнул ею уши. Стало тише, но не намного. Тогда он укрылся на кухне, тщательно затворив за собою дверь. Здесь было тише, стук и визжание доносились, но будто издалека. Он стоял посреди кухни, не зная, зачем сюда пришел. Тогда он решил выпить кофе.
Когда Павел снова стал контролировать себя, то заметил, что чай давно остыл. Он сидел, сжимая в руке, вместо чашки кофе, ручку подстаканника со стаканом остывшего желто-коричневая чая, теплого, как моча. Видно он долго так сидел, перебирая в памяти все, что мог вспомнить. Как это могло случиться? Ведь он никогда не доверял Зябкиной, не верил ей даже когда знал, что она не лжет.
Глубинные механизмы подсознания, бесстрастно, как видеорегистратор, фиксируют происходящее и порой замечают больше, чем сознание. В последующем, когда утром вспоминаешь события минувшего дня, зачастую они представляются более понятными, нежели вчера. При этом в очередной раз подтверждается проверенная жизнью мудрость: «Утро вечера мудренее». Отдых, хотя бы минимальный, помогает увидеть то, что произошло в лучшем свете. И по утрам приходит решение вопросов, которые накануне представлялись неразрешимыми.
