Объятая его руками, окутанная запахами сандала и пряностей, совершенно потерявшаяся среди своих открытий, Гермиона чувствовала, как голова кружится, а коленки предательски подгибаются. Если бы не крепкие объятия Северуса, она просто стекла бы на пол.

Ласковые прикосновения рук, тепло его тела, вкус его губ пробуждали те чувства, которые никогда не отзывались на неуклюжее лапанье Рона. Страсть. Вожделение. Желание растаять, слиться воедино и больше не разделяться. Если именно о таком шептались девчонки в школьных спальнях, то Гермиона готова была признать часы в библиотеке убитыми впустую. Никогда ничего подобного она не испытывала и не знала, что такое возможно испытать.

Наконец Северус плавно оторвался от ее губ, на мгновение дольше нужного задержавшись, прежде чем отстраниться. Она так и стояла, замерев в его руках, боясь, что любое движение разрушит волшебство затянувшегося мига.

— Дыши, Гермиона, — напомнил Северус с мягкой усмешкой и только теперь заметил, как отчаянно ее руки сжимают шерстяную ткань его мантии. Как будто она боится, что, если отпустит, он тотчас же убежит. Признаться, такой порыв и правда настиг Северуса. Восстановить дистанцию, спешно отступить в безопасность привычных стен, стать недосягаемым. Но еще сильнее была жажда восторженного единения, чистого блаженства, которая не позволяла разомкнуть руки на талии Гермионы. Святая Владычица… Такого он не ожидал. По всей видимости, она тоже.

— Ух ты… — наконец восхищенно пробормотала Гермиона. Как будто только что пришла в сознание.

— Да, — отрывисто сказал он. — Так и подытожим.

А что еще тут сказать! Почему теперь, через двадцать лет? Почему именно она, школьница, его ученица, чертова гриффиндорка, Поттерова подружка? Как она смогла разбудить в нем жажду человеческого тепла, близости и понимания? Каким образом худенькая девчонка подняла в его душе такую бурю простым поцелуем?!

Хорошо, если быть откровенным до конца, в этом поцелуе не было ничего простого. Особенно непросто все то, что к нему привело, — в том-то и ключевой момент. Ключевой. Каким-то образом Гермиона нашла ключ к сердцу Северуса и открыла тяжелый замок, заржавевший за долгие годы.

Может быть, и нечему удивляться. Может быть, пора, наконец, признать, что все началось не сегодня и не вчера. Гермиона потихоньку, шаг за шагом, сама того не замечая, влезла ему в душу. Северус сказал сегодня, что часто узнавал себя в ее старательности и жажде знаний. У них много общего, это правда. Но не вся. В придачу ко всему он то и дело видел в Гермионе черты Лили. Блестящий ум, чистота помыслов, готовность бороться за правое дело. А еще великодушие, широта взглядов и участливость.

Мальчик-Вылитый-Джеймс и девочка, живая реинкарнация Лили. Они явились, как призраки из прошлого, будто специально, чтобы настигнуть его. Порой это было невыносимо.

Не сильное облегчение принесло то, что через несколько лет Северус признал: сходство Гермионы с Лили не так уж велико, как кажется. В отличие от Лили, Гермиона не была сердцеедкой. В ней не было ни беззаботности Лили, ни ее готовности флиртовать налево и направо, ни самолюбования. Зато было то, чего Лили недоставало: глубочайшая верность.

Ученики считали, что профессору зельеварения нет никакого дела до их личной жизни — недаром он изображал полное равнодушие. Но Снейп всегда был наблюдателен, а шпионаж развил это качество. Северус не раз замечал, как друзья Гермионы обижают ее своей туповатостью и привычкой ляпать не думая. И каждый раз она благородно прощала их. Черт, да она даже простила Драко «грязнокровку»! После войны между ними установилось пусть шаткое, но перемирие. А ведь он никогда не был ее другом, скорее уж наоборот.

Ее незлопамятность поражала, открывала неведомые Северусу горизонты. Если бы Гермиона Грейнджер, а не Лили Эванс была его подругой, она несомненно простила бы его в той ситуации. И не отняла бы свою дружбу в наказание.

И вот — со всей добротой, деликатностью и пониманием она как-то умудрилась снять один за другим тщательно пригнанные за годы слои отчуждения и теперь беззастенчиво разглядывала его обнаженную душу.

Это… будоражило? пугало? Неважно. Как ни назови непривычные чувства, которые, сама не подозревая, Гермиона оживила в его душе, он не имеет права подпитывать их и наблюдать, что из этих чувств вырастет.

Он ее учитель, слишком старый для юной невинной девочки и слишком побитый жизнью, что физически, что морально. И это лишь самая очевидная причина, почему ни в коем случае нельзя было делать то, что он сделал, уступив минутной слабости. Они противоположны во всем: он порочен — она чиста; его душа темна— ее светла; он одиночка, затворник, изгой — она общительна, дружелюбна и всеми любима.

Но… Пока разум настаивал на недопустимости случившегося и занудно перечислял причины, по которым поступок Северуса ошибочен, а чувства — глупы и никому не нужны, его сердце, молчавшее много лет, вопило восторженным голосом, что наконец-то все на своих местах.

— И что теперь? — беспомощно спросила Гермиона. Рассудок окончательно вернулся к ней и осознал, в каком положении застал хозяйку.

Она. Только что. Целовалась. С учителем. Не просто с учителем, а со строгим и неприступным зельеваром. И ни секунды не жалеет! Возможно, она испытывает нечто большее, чем просто симпатию к нему. Удивительно лишь одно: она не заметила этого раньше. То, что с ней происходит, — не детское увлечение, не поклонение герою и не восхищение выдающимся умом. Ее просто тянет к нему. Она может слушать его целыми днями, смотреть и не насмотреться, ловить каждое движение бровей и угадывать, какие чувства оно выражает. Она хочет оставаться в его руках, лежащих на ее талии так уютно и правильно. Хочет целовать его еще и еще. Но он не позволит. То, что она ощущает как естественное и прекрасное, согласно общественному мнению и правда возмутительно и абсолютно недопустимо.

Северус вздохнул:

— Теперь вы пойдете в свою спальню. В понедельник мы увидимся на уроке. Я буду вычитать баллы за невыносимое всезнайство, а вы будете шипеть себе под нос проклятия в адрес ненавистного профессора.

— Ни за что! Даже не ждите, что я буду притворяться, будто ничего не изменилось!

— Ничего не изменилось, мисс Грейнджер, — сказал Северус и в подтверждение своих слов отступил на шаг. Однако в голосе его прорывалась мягкость, а в глазах — сожаление. — До конца учебного года, который будет долгим, как никакой другой, вы остаетесь моей ученицей, а я — вашим учителем. Вы сдадите свои ЖАБА, все на «превосходно», разве что кроме зельеварения, — он тихо усмехнулся над тем, как серьезно нахмурилась Гермиона, — и только после этого, со свидетельством об окончании школы в руке, спуститесь ко мне в подземелья. Если к тому моменту сохранится желание.

Гермиона посмотрела на него с ужасом и надеждой одновременно:

— Вы предлагаете подождать восемь месяцев и только потом осмыслить чувства, которые мы испытывали минуту назад?

— Думаю, мы оба понимаем, что это за чувства… — Северус послал ей многозначительный взгляд.

Гермиона воинственно прищурилась:

— Надеюсь, вы не хотите сказать, что это лишь влечение… — начала она, заранее отнимая оправдание, за которое он мог бы ухватиться. — Если так, то я должна объяснить…

— Это не так, — быстро вклинился Северус. Больше он ничего не добавил, но интонации было достаточно.

— О… — выдохнула Гермиона, застигнутая врасплох ненавязчивым, но предельно ясным признанием. — И все же… Хотите, чтобы мы держались подальше друг от друга до конца учебного года?

— Да. Так нужно ради нас обоих.

— Не знаю, хватит ли мне сил…

— Значит, у меня хватит на двоих, — решительно сказал Северус. — Гермиона, случившееся вовсе не делает мне чести. Ты хочешь отнять у меня последнее? Заставить нарушить клятву, которую я принес, становясь учителем?

Она опустила голову и огорченно покачала ею:

— Нет.

— Восемь месяцев — всего ничего. Их тебе как раз хватит на то, чтобы разобраться в себе, обзавестись каким-то опытом… Да поцеловать нескольких мальчиков, в конце концов! Понять, чего ты хочешь на самом деле.