После урока математики мы с Настей решили пойти в столовую вместе. В холле уже был установлен стенд с черно-белой фотографией. Мы подошли поближе. Марина Георгиевна улыбалась со снимка, старшеклассницы плакали, а старшеклассники их утешали. В фойе почему-то стоял запах церкви (мы ходили туда однажды, этот запах невозможно не узнать). Меня вдруг затошнило, и я поняла, что кушать совершенно не хочу, но в столовку все-таки пошла.

Немного поковыряв макароны и откусив маленький кусочек котлеты, я решила вернуться в класс. Там уже сидела Ольга Владимировна.

– Кристина, ребята сказали мне, что ты плакала сегодня. Что случилось? – она немного приобняла меня за плечи, сняла свои гаррипоттеровские очки и заглянула небесно-голубыми глазами прямо в мои карие глаза.

– Я просто очень расстроилась оттого, что не будет музыки, – смутившись, я опустила взгляд и начала смотреть на изящные остроносые туфли Ольги Владимировны.

– Ну, а чего расстраиваться? – учительница снисходительно улыбнулась и подняла мое лицо за подбородок, – зато сегодня вы раньше уйдете домой.

– Мы – да, а вот Марина Георгиевна больше не сможет вернуться домой, – эмоции снова нахлынули, и слезы предательски полились по щекам.

– О, малышка, – Ольга Владимировна прижала меня к себе и погладила по волосам. От нее пахло цветами и веяло каким-то невероятным теплом, поэтому мне сразу стало немного легче, – понимаешь, так бывает. Каждый человек рано или поздно может умереть, и с этим ничего нельзя сделать. Зато, когда умирают одни люди, на свет появляются новые малыши.

– А я… Я тоже умру? – мне не было страшно, скорее – любопытно, ведь я впервые в жизни узнала о том, что такое человеческая смерть.

Ольга Владимировна на минуту задумалась, а потом продолжила:

– Кристиночка, понимаешь… Нельзя всю жизнь думать о смерти, – она убрала прядь каштановых волос за ухо и снова посмотрела мне в глаза, – жизнь – это, знаешь, как… Как день рождения. К тебе приходят гости, дарят подарки. Ты ведь знаешь, что это закончится, но разве ты будешь сидеть и грустить об этом?

– Нет, конечно! Я буду веселиться, – я вдруг вспомнила свой прошлый день рождения. Мама нарядила меня в желтый костюмчик из топика и юбочки, и мы пошли в детский сад. Там ребята водили вокруг меня хоровод, а потом все вместе подняли меня на стуле ровно семь раз: такая в группе «Мечтатели» была традиция. Потом мы пили чай с тортом и играли в воздушные шарики, а после обеда мама забрала меня домой. Это был чудесный день.

– Вот видишь, – продолжила свою речь Ольга Владимировна, – поэтому каждый день жизни нужно воспринимать как подарок, хотя бы пытаться, понимаешь?

– Да.

Когда я вернулась домой, мама пекла сырники. Она удивилась, увидев меня на пороге, и, конечно же, спросила, почему я пришла так рано. Мне пришлось все ей рассказать.

– Ну, ладно, всякое бывает, садись обедать, – мама взяла глубокую тарелку и положила мне овощное рагу.

– Мам, я не очень хочу кушать.

– Надо поесть, а то сил никаких не будет, а тебе еще уроки делать, – она придвинула тарелку с овощами ближе ко мне, а потом добавила, – не переживай сильно, так бывает.

– Да, знаю, – я неохотно начала ковыряться в тарелке, выбирая оттуда только картошку.

Вечером мы вместе забрали Ксюшу из садика и обсуждали все на свете по пути назад. Когда настало время ложиться спать, мама подошла к моей кровати, не включая свет, и снова напомнила:

– Не переживай, зайчик, все будет хорошо. Если станет страшно – приходи ко мне, – затем она поцеловала меня в лоб и, хотела было уйти в свою комнату, как вдруг я, неожиданно для самой себя, сказала:

– Мама, завтра будут похороны.

– И что? – кажется, она напряглась.

– Можно мне пойти?

– Нет, тебе еще рано. Нечего на гробы смотреть, – четко и ясно закончила мама свою мысль, и через мгновение ее силуэт скрылся в коридоре.

«Напиши имя мальчика, который тебе нравится». Я отвечала на вопросы анонимной анкеты, которую Настя принесла в школу, чтобы всем похвастаться. Мой второй класс был временем, когда твой авторитет определялся не уровнем интеллектуального развития, а наличием говорящей куклы «Baby Bon», Барби с гнущимися коленками и модной анкеты для девочек.

Оля и Лида пристально следили за тем, что я пишу в пустых строках, а я прекрасно знала, что им обеим нравился Никита Ковалёв, поэтому смело вписала его имя, хотя на самом деле тогда я была влюблена в Питера Пэна. Мы занимались девчачьими делами в туалете, чтобы мальчики ни о чем не догадались.

Когда всем стало известно, кто мне нравится, девчонки стали хихикать, мол, у меня точно не будет никаких шансов. Стоит, наверное, сказать, что шансов у меня действительно не было, притом, буквально до сегодняшнего дня. Не то, чтобы всю жизнь я была влюблена в Питера Пэна: я влюблялась в мальчиков из реальной жизни, но… Об этом расскажу немного позже.

Наверное, восемь лет – слишком ранний возраст для того, чтобы влюбляться, я точно не знаю. Но Никита Ковалёв и вправду был самым красивым мальчиком в нашем классе: у него были золотистые волосы, большие голубые глаза, ровные зубы, пухлые губы и умопомрачительная улыбка.

Может быть, я бы даже смогла влюбиться в него, как и все мои одноклассницы, но мне нравилась только его внешность.

Мама всегда говорила, что внешность человека – это не самое главное, и что часто эта внешность бывает обманчива. Как, например, в сказке о Красавице и Чудовище. Поэтому, наверное, я и не влюблялась ни в кого из своих одноклассников. Они все казались мне маленькими и глупыми. А вот Питер Пэн… Я только потом поняла всю суть сказки о летающем мальчике, но это, как сказал бы Каневский, (передачи которого в то время я тоже безумно обожала) «совсем другая история».

Когда я вошла в класс, чтобы подготовиться к уроку, Данил, которому все никак не надоедало меня дразнить, поставил мне подножку. Я споткнулась и, как курица, пролетела через полкласса. Благо – прямо к своей парте. Потом открыла рюкзак и поняла, что дома мне придет конец.

Накануне вечером мама варила мне клейстер для урока труда, а тем утром он разлился в кармане, заклеив насмерть страницы учебников и испортив папку с тетрадями. «Надо было все-таки завернуть его в еще один пакетик», – сокрушенно подумала я. По классу моментально разнесся противный запах, а я начала доставать все из портфеля, параллельно пачкая себя и свою парту.

Ребята снова начали смеяться, а я снова расплакалась, уже прокручивая в голове сцену о том, как мама достает из шкафа папин ремень с пряжкой и с красным лицом прижимает меня в углу, как это случилось после первой моей «тройки».

Когда Ольга Владимировна зашла в класс и поняла, что дело плохо, сразу отправила меня домой, и я пошла туда, словно бы на смертную казнь. Однако, кроме громкого десятиминутного возмущения, больше ничего не

произошло.

– Ну, Кристина, ну, как так?! – мама двумя пальцами доставала содержимое моего портфеля и параллельно смотрела на меня тем взглядом, которым родители обычно смотрят на своих детей, когда те что-то натворили.

– Просто клейстер разлился, я не специально, – я готова была уже расплакаться, но мама меня успокоила.

– Да, я знаю. Нужно было просто лучше его упаковать. А как ты сегодня уроки будешь делать? – мама достала из кармана толстую обшарпанную книгу, на обложке потертыми буквами было написано «Родная речь».

– Может, расклеить страницы ножом? – подкинула я идею.

– Можно и ножом, – мама бросила портфель в стиральную машину, – мой руки и садись обедать.

В кружке выпиливания были только мальчики и я. Александра Валерьевна раздала нам переводную бумагу, небольшие бруски дерева и пустила по классу стопку раскрасок. Среди картинок с трансформерами и машинами затесались картинки с принцессами. Я, не изменяя своему вкусу, выбрала Ариэль. Потом долго и упорно водила карандашом по контуру, чтобы через переводную бумагу на дереве появился точно такой же рисунок.