Настала очередь Лизы вцепиться в мужское плечо, увидев в нем единственную опору.
– Нет, нет, нет. Там ничего нет.
– Как ничего нет, если вы так кричали и вообще ваше состояние, – недоумевал дежурный, – давайте сходим вместе. Уверен, вам что-то показалось.
Дрожащие ноги медленно поднимали по лестнице перепуганную девушку, мертвой хваткой цепляющуюся одной рукой за перила, другой – за плечо дежурного.
– Спокойно, успокойтесь, – как молитву бормотал провожатый, от чего и сам с каждым шагом становился все уверенней. Серьезного же ничего серьезного не случилось.
Дверь в номер раскрыта нараспашку. Портье осторожно заглянул в ярко освещенный люкс и не обнаружил ничего необычного. Блуждая недоумевающим взглядом от предмета к предмету, дежурный все больше убеждался в правоте собственной теории.
– И что не так?
– У двери, – шепотом проговорила Лиза, – справа. Сапоги, – одними губами закончила она, боясь заглянуть внутрь.
– Нет здесь ничего, – ответил портье, – ни справа, ни слева, никаких сапог.
– Нет?
– Ну да, поглядите сами, вы из-за этого так кричали?
Лиза с опаской медленно заглянула за дверь, скользя нервным взглядом по полу. Пол был чистый!
– Они… Они были здесь! Сапоги стояли около моей двери!
– Ничего не понимаю. У вас украли сапоги?
– Да ничего у меня не … – осеклась Лиза, внезапно поняв, что спорить бессмысленно, – постойте, я оденусь. Стойте здесь! – резко добавила она.
Дежурный коротко пожал плечом, остался.
Лиза быстро оделась, одним махом сгребла в сумку все, что было на тумбочке, включая телефон, таблетки и косметику, и вышла из номера.
– Вы уходите?
– Я уезжаю, вот, за стакан и беспокойство, – сказала девушка, протягивая тысячу рублей.
– Какой стакан?
– Это неважно, – поспешно сунув деньги в руки портье, Лиза застучала каблуками по коридору, – за вещами я пришлю.
Сев в такси, дежурившее у гостиницы, девушка попросила отвезти ее в Москву. Три часа по темной дороге неизвестно с кем, – представила Лиза, – я еще не сошла с ума. Или сошла, – задумчиво проговорила она, едва шевеля губами, – если старые отцовские сапоги мерещатся.
– Стойте. Стойте! Остановите у вокзала!
Глава четвертая
понедельник, 17 октября
Гул раннего поезда скользил над железнодорожной насыпью. Сквозь рассветное марево виднелись полосы деревьев, поднимавшихся вдоль дороги. На фоне хмурого неба желтые листья вырисовывались не столь яркими. Низкие березки, первыми одевшиеся в золото, выстроились перед зеленой стеной хвойников. Солнце еще не поднялось, и косые лучи не прорезали лесопосадки.
Железнодорожные столбы, словно края кинопленки, разделяли меняющиеся кадры пейзажа, бесконечные рельсы серебряными нитями струились перед составом. Мерный стук колес убаюкивал ранних пассажиров, торопившихся в Москву на работу. Люди дремали, прикрывали зевки, кто-то слушал музыку, читал газету. Машинист и его помощник вели в кабине тихую беседу, обмениваясь последними новостями. Поезд только отошел от остановки, как внезапно глаза машиниста выхватили из бесконечной полосы рыжего пропитанного пылью щебня небольшое светлое пятно, лежащее на встречных путях.
– Это еще что, – пробормотал машинист, кивком отвечая на вопросительный взгляд помощника.
Подъехав поближе, не высказанная догадка опытного железнодорожника подтвердилась. Светлое пятно оказалось человеческим телом.
– Леха! – крикнул машинист, несмотря на то, что помощник был рядом, – быстро, диспетчерскую, тело на путях встречного направления!
Помощник, засмотревшийся на труп, зазевался, за что и получил подзатыльник.
– Я говорю быстро, диспетчера! – еще громче крикнул машинист. – Пусть ментов вызывают. Началось в колхозе утро, твою мать.
Алексей засуетился, раньше ему не доводилось видеть мертвых где-нибудь, кроме кладбища. Да и тогда он был еще маленький. Судьба миловала Алексея, и он был не частый гость на похоронах, видимо поэтому, увиденное на долго осталось в его памяти.
Слыша себя будто со стороны, помощник поднял трубку и автоматически произнес: «Диспетчер? Говорит помощник машиниста тверского двадцать-двадцать. Только что видели тело на путях встречного направления. Через триста метров после клинского переезда».
Электричка была первой по расписанию, направляющейся в Москву. Диспетчер, молодая девушка, уставшая и с непривычки придремывавшая за столом после ночной смены, моментально вскочила и затараторила:
– Тверской, тверской, слышите меня? – забыв нажать кнопку включения рации, девушка быстро опомнилась и с возросшим напряжением продолжила вызывать машиниста. – Тверской! Тверской, это диспетчерская! Что произошло? – голос сотрудницы наполнил кабину истерическими нотками.
Поняв, что на другом конце провода такой же дилетант, машинист выхватил трубку из рук помощника.
– Полицию вызовите, повторяю, тело, встречные пути, триста метров от клинского переезда.
– Поняла, – только и успела сказать девушка, перед тем как повесила трубку.
– Катя, что произошло, кто вызывал?
Заметив растерянность в лице девушки, старшая смены догадалась: произошла внештатная ситуация.
– Светлана Дмитриевна, там тело на путях, на переезде клинском, триста метров, – скороговоркой выпалила Катя.
– Господи, сядь, я сейчас сама позвоню, – сказала начальница, поднося телефонную трубку к уху, – триста метров, триста метров, метров триста, – пропела женщина, набирая номер полиции.
Светлана Дмитриевна передала доклад машинистов. Дежурный принял вызов и сказал, что немедленно свяжется с областным отделением. Диспетчер положила трубку и принялась успокаивать Катю. Ей было жалко девушку, видно было, что она сильно взволнована.
– Катюш, всякое бывает.
Слова начальницы вернули Катю к реальности. В реальности болела голова, а во рту чувствовался привкус крови. В висках стучало, а пересохшее горло распирал ком. Вот такой была Катина реальность.
– Помню, как в деревне на перегоне человека сбили. По дороге бежала соседка и кричала, что Колю, брата ее, поезд сбил… – Катя поджала губы и покачала головой – я тогда еще маленькой была и побежала с мальчишками смотреть. Зря.
– Все, Катюш, успокойся, – перебила Светлана Дмитриевна, – не надо сейчас прошлое ворошить, всякое бывает в жизни, если через себя все горе чужое пропускать, слез не хватит, тем более нервов. Если человеку можно помочь – грех не помочь, но, когда уже нельзя, когда поздно помогать, то и причитать не надо, только душу свою насиловать.
Девушка кивнула, но отсутствующий взгляд выдавал ее мысли, блуждавшие в царстве воспоминаний. Волшебные прикосновения памяти оживляли стершиеся страшные образы, помогая им вновь обрести силу, расцвести кровавыми подробностями. Катя угодила в бурю, где сошлись два грозовых фронта: прошлое и настоящее.
Тогда, в детстве, прибежав с мальчишками на «железку», она не догадывалась, что может увидеть. Около железнодорожной колеи стояли несколько местных, но рядом ничего не было. «Странно», – подумала Катя, и, лишь подойдя ближе к взрослым, заметила, куда обращены их каменные взгляды.
В десятке метров от растущей толпы, между рельсами, лежал большой темный клубок, сильно выделяющийся на фоне мелкой щебенки. Клубок – это отрезанная человеческая голова, а рядом, ладонью вверх, покоилась кисть с частью предплечья. Пальцы, подогнутые внутрь, просили милостыню, и быстрая смерть стала последним подаянием. Тело лежало с внешней стороны колеи, под углом к рельсам, на животе, слегка раскинув ноги. Верхняя часть грудной клетки и плечи отсутствовали, место, где колеса поезда разрезали человека, скрывала сползшая одежда темная, густо пропитанная кровью. Сечение являло собой ярко красный овал, блестящий разорванными сосудами. Мертвая плоть гипнотизировала Катю. Не способная оторвать взгляд, она не испытывала страха и даже не понимала, что пять минут назад здесь, по насыпи, шел живой человек. Пропасть разделяла в ее голове образы людей, стоящих рядом, и трупом, валявшимся в стороне. Из оцепенения Катю вырвал внезапный и громкий плач.
