Отец был старше матери на восемь лет. Он всегда боготворил ее, и ради жены был готов на все, из-за чего и сам жутко ревновал, порой даже к собственной дочери. Безусловно, такой человек вселял страх в девочку, но еще больше он вызывал обиду. В совсем юной и не замусоренной головке никак не укладывалось: как человек, любящий и воспитывающий все детство, способен предать и обвинить в чудовищном происшествии. Он отказался от нее, как от дочери, оставив лишь на правах служанки, а заодно накормил детскую фантазию страстями о детдомах и ужасах, которые там творятся перед глазами безразличных воспитателей. Одиннадцатилетняя девочка очень испугалась, что ее могут продать кому-то, хотя, что такое групповое изнасилование, до конца и не представляла.
Первое время после трагедии, отец еще хранил верность матери, если покойнику вообще можно хранить верность и быть чем-то обязанным, но спустя несколько месяцев, природа и пьяный эгоизм взяли управление в свои руки. Календарь подходил к концу, когда отец, в очередной раз, придя домой навеселе, привел с собой женщину. Женщина была пьяна и вела себя развязно. Нагло обнимая отца за шею, она пыталась повиснуть на нем, а увидев девочку, жавшуюся к притолоке возле кухонной двери, слегка удивилась и спросила, блуждая пьяными глазами по лицу случайного собутыльника:
– Дочка твоя?
– Нет, – холодно ответил отец, сбрасывая тяжелые, грязные сапоги.
– Понимаю, – промычала женщина, – а у меня сынок дома… – начала она, но мужчина прервал ее, грубо затащил в соседнюю комнату, и закрыл дверь.
Как просто жизнь теряет смысл, и как сложно вновь его обрести. Листья сменил снег, но пушистым и белым он был только с виду. Долгими зимними вечерами, наполовину осиротевшая девушка часто подходила к окну и думала: как много общего у людей и маленьких снежинок, безобидных только на первый взгляд. Присмотревшись, становится ясно, что все люди холодные и колючие, готовые порезать тебя, покромсать, обжечь и заморозить одним лишь прикосновением.
В маленьком городке слухи разносились быстрее чумы. Со смерти матери не прошло и двух недель, как по кухням пошли кривотолки о девушке, погубившей родную мать и ставшей служанкой отца. Кто-то даже рассказывал, что она специально это сделала, из ненависти или от обиды. Хозяйки этих кухонь не знали сочувствия, в их поваренных книгах не было рецепта сострадания, а жалости они не испытывали даже к соли, которой щедро посыпали чужие, еще не затянувшиеся раны. Никогда еще зима не казалось такой долгой и темной. Отец приходил иногда с женщинами, иногда без, но каждый раз, когда новая знакомая спрашивала про дочь, отрицательно качал головой, говоря, что дочери у него нет.
Если человек хочет жить, он выживет, кто-то скажет, что жить и выживать разные вещи, что жить надо по-человечески и прочее, но среди них не найдется ни одного, кто бы добровольно сменил выживание на смерть. А все что не смерть – уже жизнь. Совсем другое дело – молчуны, кто ничего не скажет, и не будет искать разницы между жизнью и выживанием. Живет тот, кто выживание отождествляет с жизнью и наоборот: тот мертв, кто жизнь уравновесил с выживанием.
Четыре года прошло с момента, когда семья дала трещину. Боль притупилась, кошмарные воспоминания медленно замещались, перетасовывались, тускнели. Отец разбавлял ненависть водкой, получая в итоге безразличие. После четырехлетнего запоя с небольшими перерывами он осунулся и до не узнавания постарел, его ничего не волновало, а злость он срывал на дочери в основном из-за отсутствия спиртного. Трагическая смерть супруги отошла для него на задний план, стала не более, чем декорацией. В это же время, выяснилось, что мир девушки, все-таки не без добрых людей, и на каникулы она отправилась к бабушке, маминой маме.
Приятно, когда молодые люди обращают внимание, особенно ребята постарше. В такие моменты ее наполняли смешанные чувства и мысли, в которых она еще не могла разобраться. Да, в свои пятнадцать она выглядела просто великолепно. Поддерживать тонкую талию ей помогали стресс, постоянное напряжение и страх быть избитой собственным отцом, но были и природные задатки. Особое внимание заслуживали длинные каштановые волосы, спадавшие до самой поясницы, а также аккуратно посаженные небесно-голубые глаза, схоронившие переживание и грусть под юным, игривым блеском. Сама же школьница внезапный интерес объясняла сформировавшейся за лето грудью. Худенькая девушка, до каникул и мечтать не могла о полном втором размере и очень красивой, как ей самой казалось, правильной форме ее новых подружек.
Летом она впервые поцеловалась с парнем, и это было очень волнительно. Ураган эмоций мгновенно накрыл ее, едва их губы соприкоснулись. Парень был старше, из местных, деревенских, его руки сжимали ее талию, затем опустились ниже. Она была готова отдаться ему сразу, но что-то остановило ее. Это был внутренний голос, и звучал он, как голос ее покойной матери. Девушке стало настолько страшно, что она просто вырвалась из объятий и убежала. Лежа в кровати в бабушкином доме, она перебирала в голове страстные эмоции, полученные от поцелуев и нежных прикосновений. У девушки возникло небывалое желание почувствовать, как это, и удовлетворить свой проснувшийся интерес к неизведанным половым отношениям. Внезапно, сама того не желая, она воскресила в памяти испуг от материнского голоса, напомнившего ей, что она еще маленькая девочка, которая совершает непростительную ошибку. Возбуждение пропало, а вместе с ним, она как будто перестала чувствовать и собственное тело. Лишь пустота заполняла ее хрупкую, призрачную форму, в то время как любое движение могло бы разрушить ее в пыль.
Наконец, дождавшись первого сентября, она скорее прибежала в школу, чтобы проверить, как одноклассники воспримут ее новый образ. Надежды оправдались с лихвой, парни смотрели только на нее. Сплетни и косые взгляды ушли в прошлое, подростки любят глазами в отличие от детей, чья любовь исходит от души, и взрослых, кто полагается на разум.
Хорошая погода стояла необычайно долго, весь сентябрь не было дождей, а с Волги не веяло холодом. О приближающейся зиме напоминали только быстрые сумерки, но и они были теплыми, в то время, как ранняя темнота лишь прибавляла свиданиям романтики. Но однажды вечером все изменилось. Вернувшись со свидания, девушка с удивлением обнаружила, что отца не было дома, а приготовленная еда стояла не тронутой. Едва она успела переодеться, как распахнувшаяся входная дверь, просвистев, с грохотом ударила тяжелой ручкой об ни в чем неповинную стенку. Девушка выскочила в коридор и увидела на пороге отца. Пьян он или нет – понять было непросто, но в залитых кровью глазах отчетливо читалась неимоверная злость.
– Шлюха! – рявкнул он с порога и словно озверевший бык ринулся вперед, сметая стоящую на пути обувь.
Оцепенев от страха, девушка видела движения отца, будто в замедленной съемке. Временное искажение спасло ее от сокрушительного удара, метившего в юную голову. Отшатнувшись в сторону, она попыталась закрыть дверь, но отец навалился всем телом, ударил плечом, и хрупкая девушка, словно пушинка полетела по своей комнате. Это был уже не страх, а настоящий ужас. Лежа на полу около кровати, она подняла невидящие глаза на нависшего черной скалой человека. Он уже не был ее отцом, он был зверем, готовым в любой момент накинуться и разорвать свою беззащитную жертву. Девушка закрыла лицо руками и сжалась в комок за мгновение до первого удара, пришедшегося по подогнутым ногам. Закричав не своим голосом, она затряслась, словно эпилептик, но отец и не думал останавливаться. Мужчина окончательно обезумел и просто втаптывал девушку в пол. Тяжелый сапог то опускался на закрытое руками лицо, то впивался каблуком в незащищенные бока или ноги. Перепуганная жертва продолжала истошно кричать, отдавая последние силы. Внезапно мужчина схватил ее за волосы двумя руками и, подняв, бросил на кровать.
– Шлюха! – рычал оборотень, когда-то бывший отцом, срывая с себя куртку, а следом за ней и рубашку, да так, что пуговицы, разлетевшись в разные стороны, глухо застучали по полу, – сейчас ты у меня получишь!
