Юнги-шши на это только хмыкает и бормочет что-то типа: «Эх, молодость».

Ну да, нашелся «старик».

***

— Ну-ка стой.

Я уже почти заношу ногу над порогом, когда меня ловят за капюшон.

— Фто фвуфилось?

— Прожуй сначала, — снова ерошит мне волосы и тянет назад в дом. — Не бойся, не опоздаешь, — Я на это недовольно ворчу и запихиваю гренку в рот целиком. Опекун на это улыбается своей фирменной улыбкой — уголками губ, и протягивает мне коробку. — и не вздумай возражать. А теперь пошла.

Вооот, а теперь меня вытолкнули из дома, заперли за моей спиной дверь, и я просто стою на дорожке, щенки ластятся к моим ногам, а я держу в руке навороченный телефон.

Ну нет, это переходит все границы.

Всё началось с того, что однажды Юнги-шши зашел в мою комнату (до сих пор не могу привыкнуть, что она у меня есть) и просто кинул на кровать несколько коробок со словами «Только вздумай отказаться». Я ворчала, пыхтела, спорила, но мне закрыли рот, снова чмокнули в лоб и, пользуясь состоянием амебы, заставили сказать: «Спасибо за подарок». Те вещи я носила, потому что хорошие, удобные и качественные, но попросила больше такого не делать.

Такого — не было.

Было, что меня затащили в торговый центр после известия, что я теперь состою в драмкружке, и заставили примерить кучу вещей, а после просто вручили мне их, демонстративно порвав чек. Потом вдруг Юнги-шши случайно заказал вместо мужских туфель сорок второго размера женские кроссовки тридцать шестого, и мои возражения, как всегда, не слушали.

Что же, спорить не буду, телефон мне действительно нужен, потому что старый доживает последние дни, иногда выключаясь просто так, но всё же, я бы обошлась моделью гораздо проще и дешевле.

Ну разве меня он послушает?

Хотя всё равно это слишком неловко.

***

Юнги-шши подвозит меня совершенно случайно: ему в этот день нужно куда-то по работе, мне просто ко второй паре. В том, что это была плохая идея, я убеждаюсь, стоит мужчине выйти из машины — я растяпа, которая забыла на заднем сидении важную тетрадь.

— Юнги-я? Ты, что ли?

— Хён, какая неожиданность, — мой опекун с улыбкой жмет руку Сокджину-шши, преподавателю высшей математики, и мне под его презрительным взглядом хочется исчезнуть.

— Ты почему тут?

— Подопечную на пары завез, она, вроде как, приболела немного, решил не рисковать.

Не буду скрывать, я от этого в шоке. То, что у меня небольшая температура и горло дерет, будто кошка когтеточку, я молчала. Как он узнал?

— Прости, хён, мне на работу, — Юнги-шши совсем по-дружески стукается с Сокджином-шши кулаками, как не делал ни с кем на моей памяти, и уезжает.

Неловкая ситуация остается.

— Ты же понимаешь, что сейчас он просто играет в отца? — чуть хриплый голос произносит то, что я так боялась признать сама себе. Что же, придется.

— Вполне.

— И когда ты ему надоешь, то вполне можешь оказаться на улице? — он смотрит… обеспокоенно? Странно. Я думала, та неприязнь была направлена на меня…

— И это понимаю, сонсэнним.

— Ладно, — он просто кивает и подталкивает меня в спину в направлении к входу. — Если что, не стесняйся обращаться.

Заметил ведь, да? Не мог не заметить, как я на него смотрю, как вздрагиваю, если он говорит обо мне или касается.

Заметил.

Два далеких года назад, когда мне было семнадцать, я действительно считала это просто благодарностью за спасенную жизнь.

Это сейчас, когда мне уже горьких девятнадцать, я понимаю, что со мной происходит. Почему я, как несчастное яблоко Ньютона, свернула со своего привычного пути, пока не достигла осознания. Сейчас я знаю, почему мое сердце непрерывно мечется между небом и землей.

Это моя чертова первая любовь.

========== Whose side are you on? ==========

There’s a war in my head and I don’t understand

How we ended up here

There’s a tear in my heart where your lies left a mark

And now nothing is clear

Whose side are you on?

Всё не может быть хорошо и просто всегда, ведь так?

Вроде в колледже всё неплохо: меня хвалят преподаватели, учеба интересная и лично мне немного сложная, с группой нет никаких проблем, а между мной и Чонгуком завязалось некое подобие дружбы… и мы оба надеемся, что это перерастет во что-то большее, крепкое и нерушимое, и нет, я говорю совсем не о романтической любви. Еще и один из преподавателей, Ким Намджун, подкармливает печеньками и учит заплетать косы, но успокаивает то, что он так обращается со всеми девушками в колледже. Но приятно.

Всё хорошо, легко и уютно, и это как раз напрягает, потому что я привыкла — если дела долго идут без запинки, значит в скором времени жизнь влепит тебе нехилый такой поджопник. Но нет, я без любых проблем заканчиваю первый курс, завожу еще несколько друзей и подруг, и вовсю наслаждаюсь жизнью. Счет в банке тоже растет, что не может не радовать — подработку никто не отменял, да и Юнги-шши прямым текстом заявил, что заработанное я могу тратить только на себя. Конечно, не сильно я его в этом слушала, всё еще отказывалась брать от него на карманные расходы (в первую очередь из-за неловкости). Конечно, три года жизни вместе — это значительно, это и супчики в постель во время простуды, и вкусняхи в рюкзаке, и новые кроссовки, и непонятно откуда взявшиеся книги на столе, которые мне всегда были интересны и нужны. И да, со своей стороны я пыталась, чтобы это работало и в другую сторону, но как сделать это помимо своих привычных обязанностей, я не могла даже представить.

Всё же есть в этом что-то. В том, что у меня не было семьи, то есть, потому что когда в первый год нашей совместной жизни Юнги-шши притащил ёлку и заявил, что мы вместе будем её наряжать, меня это настолько растрогало, что я всю ночь носом шмыгала и так и не могла заставить себя уснуть. А он, заметив, что что-то не так, тоже не спал и приходил ко мне почти что каждый час — температуру на лбу измерить ладонью, одеяло поправить, и ведь даже не знал, что я бодрствовала всё это время. А потом, под самое утро, притащил целый ворох свертков в разноцветных обертках и запихнул под ёлку.

Мне тогда даже стало неловко. Всё же, особыми финансами в то время я не располагала, поэтому решила использовать старый навык — мы в приюте вязать учились лет с десяти, причем обычно не на новых нитках, а на нитках из старых растянутых свитеров, которые уже невозможно было носить. Тогда их распускали и вязали новые. В этот же раз возможность выбрать пряжу, приятную на ощупь и цвет, у меня была, так что я потратила несколько недель, чтобы связать длиннющий черный шарф и варежки к нему.

И всё равно нервы брали. Весь день, пока мы убирались под праздничную музыку, толкались локтями на крохотной кухоньке, готовя ужин, было так страшно, что ему не понравится, что просто засмеет, или наоборот — сделает вид, что всё круто, а на деле запихнет куда-то в шкаф подальше или же выбросит.

А он не выбросил.

Огладил крупную вязку с нечитаемым выражением лица, и пока я почти что ногти грызла от переживаний, молча на меня смотрел.

— Мне теперь даже неловко как-то, — сказал, заматывая шарф вокруг шеи и улыбаясь по-особенному, так, как только он и умеет, — ты мне своими руками подарок сделала, а я просто купил.

В общем, после этого уже мне пришлось, запинаясь, хвалить подарки и заверять, что это лучшие рождественские подарки в моей жизни.

Он не знал, что они были лучшими только потому, что он старался, выбирал, переживал, а еще это вообще были мои первые в жизни подарки.

Перчатки и шарф, кстати, он до сих пор носит. А под подаренным на второе Рождество вязанным бордовым пледом проводит всю зиму и просто дождливые дни.

На третье Рождество подарок приходилось выбирать вдумчиво, чтобы не показать то тягуче-непонятное чувство, которое начало терзать вроде и недавно, но всё равно показывать его не стоит. И тогда началось: а не будет ли слишком личным дарить рубашку? Или одеколон? А что вообще такое это личное? Он мне покупает дохренища вещей, даже чулки и белье (то есть приходит со мной в магазин и ждет, пока выберу, но всё равно!), так что есть ли для подарков между нами границы? Или они должны быть только с моей стороны?