–Интересно, почему бы Пелевину не ввести в повествование сюжетный катализатор, подобный приближению Цеха №1. Например, точное знание Хана о том, когда поезд прибудет к разрушенному мосту?
–«Стрела» – не притча, а потому вплетение в повествование какой-либо конкретики привело бы к нежелательным для автора последствиям. В таком случае, «Стрела» могла бы трансформироваться в повесть-катастрофу, что повлекло бы за собой неизбежное превращение лирико-философской истории в остросюжетный боевик с хорошей порцией драйва для читателя и невроза для героев.
-Наверное, непросто созерцать плавное проявление знаков на глади текущей мимо реки бытия, когда времени остается все меньше и меньше. С этим все ясно, пребывание внутри поезда приравнивается к попаданию в свой личный, частный Цех №1. Но что тогда снаружи? Вовне?
–Как и в случае с «Затворником» автор противопоставляет миру известному, обыденному, во многом наскучившему – мир новый, неизведанный. Проблема первого, старого мира, что он в большей степени навязывается главному герою, чем выбирается по доброй воле. Есть иллюзия выбора между вагонами, но многие из них оказываются заняты, а другие нашему герою так и вовсе не по карману. Андрей может выбраться на крышу «Стрелы», которая может быть аллюзией на субкультуру вообще, но автор предостерегает героя, как и читателя от иллюзорного расширения кругозора, который может последовать за этим. Выбираться на крышу поезда, значит развлекать себя тем, что недоступно большинству обычных пассажиров, но за этим следует неизбежная расплата. Пребывание на крыше поезда гипнотизирует, завораживает, но ведёт к зависимости от подобного времяпрепровождения. Но «Стрела» подобно конвейеру не останавливается, а значит в пребывании вверху или внизу нет никакой принципиальной разницы.
–Если я не ошибаюсь, Андрей встретил Хана именно там, на крыше одного из вагонов.
–Да. А кое-кто даже спрыгнул с поезда на полном ходу, когда тот проходил по железнодорожному мосту над широкой извилистой рекой. Но что последовало за этим? Встретив Хана, Андрей вскоре забывает о случившемся. Повторюсь , Хан не так важен для спасения Андрея, как Затворник – Шестипалому. Хан – элемент, часть диалога, который ведёт с главным героем окружающий мир. Вещи и явления, окружающие Андрея становятся репликами, обращенными к нему лично, причём многие из них несут в себе важную информацию, чуть ли не знание о том, как спастись, как остановить поезд. Видится идеальным решением вообще освободить повествование от Хана, исключить этого персонажа из числа пассажиров, привести Андрея к полному и окончательному освобождению через набоковскую мистику созерцателя, своеобразного соглядатая железнодорожного бытия, когда в наставнике-человеке попросту нет необходимости. С героем говорит Фатум, Судьба, Рок…
– Или как это принято сейчас говорить – Вселенная.
–Вот-вот, она же и ведёт Андрея к моменту, когда «Желтая стрела» наконец останавливается.
–Значит, в Хане нет острой необходимости?
–И да, и нет. Впрочем, первая глава заканчивается тем, что Андрей вспоминает о Хане, вспоминает о том, что у него к тому было какое-то смутное дело. Вот об этом и поговорим в следующий раз.
Вагон №7
Вот твой билет, вот твой вагон.
Всё в лучшем виде одному тебе дано:
В цветном раю увидеть сон -
Трехвековое непрерывное кино.
В. Высоцкий
-Вторая глава или, если быть точнее, одиннадцатый вагон, включает в себя две встречи. Первая происходит за столиком вагона-ресторана, где Андрей стоически поглощает свой утренний рацион. Вторая – несколько позже, когда мы наконец-то знакомимся с Ханом. Код скрытых знаков продолжает просвечивать сквозь реальность «Стрелы» и мы вместе с героем замечаем обилие солнечного света, дрожащие светящиеся пятна, желтые лучи, желтые стрелы. Кажется, будто за окнами «Стрелы» нет ничего, кроме пылающего в своём сиянии солнечного океана. Глядя на солнечные лучи, падающие на скатерть, Андрей задумывается и подобно Шестипалому, некогда задающемуся вопросом о нитевидной сущности светил, главный герой «Стрелы» пробует наделить желтые стрелы осознанием, сравнить своё существование со столь же – внешне – бесцельным полётом, что обрывается в грязном тупике. Жизнь – тусклое стекло или даже заплеванный прокуренный тамбур, куда неким таинственным, странным образом всё ещё попадает свет.
-Андрей выпивает?
–Что интересно, но – нет. На правильную волну ему помогает настроиться созерцательный лад, внимание к мелочам и деталям окружающего мира. Размышляя о желтых стрелах солнечных лучей, он приближается к разгадке тайны «Стрелы».
-А вот стоит ему посмотреть на людей, как те предлагают ему выпить.
–Да, словно люди это некие сконденсированные смыслы пассажирского бытия, забывшего о себе и своей цели. Приглашение выпить, в этом смысле, подобно приглашению влиться в простой пассажирский коллектив «Стрелы». Человек, который отказывается, выглядит снобом, тем, кто пытается превознестись над окружающим, отрешиться от происходящего. Коньячок по-азербайджански в меню, деловитое участие официанта, как и что-то другое, выглядит анти-знаками, ложными маяками, приманками. Ведь и правда, что стоит опрокинуть сотку с утра пораньше? А тогда перестанет бить в нос чем-то горелым, липкие пятна на скатерти отойдут на второй план, да и вообще чего уж – уйдёт болезненная раздражительность, утренняя обострённость восприятия.
-Но Андрей сопротивляется.
–Да. Трезвость – это состояние духовного воина, так как трезвость требует мужества и стойкости. Выбирая трезвость, Андрей выбирает сопротивление, а значит и продолжение пути, способного вывести его за пределы «Стрелы». В том-то и дело, что внутри вагонов поезда, кроме алкоголя попросту нет быстрых и простых способов хоть как-то примириться с происходящим.
-Выпить, значит присесть, задержаться, а то и разговориться с кем-нибудь, кто подсядет напротив? Это и есть примирение, с которого начинается сон под стук колес?
–Вы правильно подметили. Андрей живет своей жизнью, но это ведет к отчуждению от других пассажиров, а они не могут не замечать этого. Выпивать, а то и разговаривать с ними, значит задерживаться, а может и упускать нечто более важное. Куда проще встать и уйти из-за стола, где стоит пустая тарелка из-под пшенной каши, чем початая бутылка коньяка. И когда за стол Андрея подсаживается румяный седой мужчина в строгом черном кителе с небольшими серебряными крестиками на лацканах – это не застаёт героя врасплох.
-В кителе?
–Дословный перевод немецкого слова китель – рабочая блуза или спецодежда. В равной степени этот мужчина может быть как отставным сотрудником правоохранительных органов, так и проводником этого поезда.
-Если прислушаться к его словам, может показаться что перед нами миссионер, какой-то странствующий между вагонами проповедник.
–Действительно, в ходе диалога между ним и Андреем периодически возникает ощущение, будто автор иронизирует по поводу случайной встречи с представителем какой-нибудь христианской конфессии. Вспомним, верующих цыплят на конвейере, что там, что здесь разговор о высшей гармонии будет надругательством над лучшими чувствами мыслящего существа, ещё способного сопереживать окружающим.
–Что если это миссионер, прикрывающийся униформой проводника?
–Интересный маркер, отчасти подтверждающий правоту моих слов – серебряные крестики на лацканах. Несколько позже, в одной из глав мы ещё увидим этого или похожего персонажа, и автор вновь проставит похожую метку на его образе. Отвечая на твой вопрос, можно увидеть, как вырастает двойной образ. То есть, румяный – с какой стати, кстати?! – седой мужчина в черном кителе может быть проповедником, что прикрывается униформой проводника. Почему прикрывается? Пусть Андрей и другие пассажиры забыли, кем они являются на самом деле, но на подсознательном уровне они продолжают считывать человека в форме, как того, кто связан с происходящим, кто несёт ответственность, кто может помочь. Это располагает такого человека к себе.
