-Не всегда. Кто-то может воспринимать человека в форме, как потенциальную проблему. Такому лучше лишний раз не попадаться на глаза, и так далее.

–Согласен. Нашего соотечественника в таком случае обычно бросает в крайности, от раболепия до неприкрытой враждебности и агрессии, но главный герой "Стрелы" воспринимает случайного собеседника как назойливую помеху, один из элементов окружающей обстановки, вроде звуков того же радио, что врываются в купе с первыми лучами солнца.

–Но поезд идёт к разрушенному мосту! Почему тогда этот проводник, если он таковым является, не вмешается в происходящее? Или это диверсант, террорист? А может, это маньяк-убийца, который завладел формой настоящего проводника, своей несчастной жертвы?

–Вспомним, кто такой бройлерный первосвященник или один из Двадцати Ближайших? Винтик системы с одной стороны и торговец народным опиумом – с другой. Точно таким же предстает этот румяный товарищ перед Андреем и читателем. Работа у него такая, – проговаривается он, после неудачной попытки склонить главного героя на свою сторону. В социуме неизбежно взаимное переубеждение, или как сказали мы бы в другом случае – забалтывание, заговаривание зубов. Просто в «Затворнике» откуда-то сверху спускалась концепция решительного этапа, после чего начинался дикий гвалт и клекот, а внутри «Стрелы» где-то громче, где-то тише звучат голоса тех, кто бормочет во сне, спящих соседей, других пассажиров. И все-таки мы знаем больше, чем Андрей или даже читатель, знакомящийся со «Стрелой» впервые. В этой точке повествования, Андрей ещё не сознает себя пассажиром. Он чувствует какое-то неудобство, дискомфорт, а потому появление румяного радостного мужчины на этом фоне выглядит несколько противоречиво. Герою даже не нужно быть пробужденным, чтобы ощутить неуместность несколько глуповатой восторженности со стороны этого человека. Тем более неуместен внутри вагонов "Стрелы" разговор про отблески высшей гармонии.

-Мы могли бы предположить, что проповедник в кителе знает о неизбежной катастрофе, но тогда возникает закономерный вопрос, почему же он не говорит об этом напрямую? Почему призывает примириться с происходящим, вместо того, чтобы активно действовать?

–В том-то и дело, что примириться, значит в буквальном смысле согласится на то, чтобы всю жизнь влачить унылое и убогое существование в качестве одного из пассажиров "Стрелы". Когда-то я служил в армии, по тем меркам ещё два года, так вот после этого меня какое-то время догоняли неприятные сны, где я попадал в похожее положение. Мне казалось, что меня оставили на второй срок или только что снова призвали на годик-другой. Случалось, обо мне забывали, а никак не мог связаться с армейским начальством. Такое псевдо-пробуждение в неприятной, близкой к кошмару обстановке порождало массу сильных и довольно интенсивных ощущений. Уныние, тоска, печаль граничили с отчаянием, но в сновидении нельзя было посмотреть на часы, чтобы понять как долго это длится. Там просто не было времени в привычном понимании этого слова. Наверное, похожие ощущения мог испытывать главный герой «Стрелы», который однажды сумел ненадолго вырваться из сна, гипнотической комы, порожденной ритмичным стуком колёс. Осознавая себя пассажиром "Стрелы", Андрей мог посмотреть на часы и осознать, что поезд необходимо остановить, что нужно окончательно проснуться. Напротив, стоило ему забыть об этом, как он вновь попадал в порочный, замкнутый круг блуждания между однообразными сновидениями, похожими на сцепленные между собой вагоны.

-Вряд ли это спокойный сон.

–Верно. Пожалуй, только поэтому у героя остаётся хоть какой-то шанс. Если бы внутри «Стрелы» Андрею сладко спалось, то вряд ли бы он полез на крышу, стал знакомиться с каким-то Ханом, и так далее. Пусть у Андрея есть своё место в купе, что многим лучше пожизненного пребывания пассажиром плацкартного вагона, но в мелких деталях угадывается бедность, стесненность в средствах, необходимость в чём-то себя отказывать. Быть пассажиром поезда не то же самое, что быть гостем на борту круизного лайнера, да и в нашем представлении железнодорожное путешествие – чаще всего – в плацкартном вагоне – это некое испытание, к которому нужно внутренне подготовиться. Сутки, а то и двое-трое должны на какое-то время стать отдельной реальностью, куда придётся погрузиться целиком и полностью. Но Пелевин помещает своих героев внутрь поезда особенного, мистическим образом отвязанного от обыденной реальности. Это поезд, который идёт из ниоткуда в никуда, нигде и никогда не останавливаясь. Это место, где люди рождаются и умирают, промежду прочим устраивая свои дела, где они делают бизнес, встречаются и влюбляются. Но лишь немногие в этом потоке отказываются плыть по течению, продолжая быть пассажирами, они отказываются соглашаться с этим.

-Тот, кто собирается сойти с поезда в ближайшее время, вряд ли поймет того, кто хочет думать о чем-то другом?

– Может статься, что молодые или, скажем так, новые пассажиры «Стрелы» поначалу испытывают сходные ощущения: неудобство, усталость, ощущение противоестественности, какой-то ненормальности происходящего. Но каждый новый прожитый день внутри «Стрелы» – это в первую очередь урок выживания, приспособления, привычки.

-Буклет, который вручает Андрею румяный мужчина в кителе – это ведь тоже текст? Послание? Или даже знак?

– Текст – тексту рознь. Имеет значение, кто говорит, кто является ретранслятором, кто пропускает через себя послание. Румяный мужчина подсаживается к Андрею за столиком вагона-ресторана, тогда как Хана можно встретить только на крыше поезда, то есть в контркультурной, андеграундной зоне железнодорожного бытия. Хан оставляет Андрею письмо, а румяный даёт цветной буклет. И так далее. Обратите внимание, как поступает Андрея с посланием румяного.

-Андрей, не читая, сунул его себе в карман.

– Вот и весь сказ. Человек в кителе – некто, принадлежащий миру «Стрелы», её внутреннему социуму, в большей степени прочитывается как всё тот же ложный маяк, помеха или даже капкан, которые приходится обходить герою. Подобно Стене Мира для Шестипалого или кого-то из Двадцати Ближайших, румяный для Андрея словно деталь, один из движущихся компонентов мира-ловушки.

–Печально.

–Не без этого. Впрочем, сознавая это, как-то легче проявлять снисхождение к таким людям. Достаточно помнить о том, что они обезличенные детали машины, запчасти системы, из чего неизбежно рождается понимание, сочувствие, прощение.

-Но все-таки они живые…

–Да, и поэтому у них ещё есть шанс. Как говорил дон Хуан: пока ты жив, самого страшного ещё не случилось. Пожалуй, самое страшное в этом случае – потерять последний шанс изменить себя, измениться в лучшую сторону.

–Стать воином?

–В этой связи стоит отметить, что ни у Шестипалого, ни у Андрея нет врагов. Вроде бы и есть внешняя враждебность окружения, агрессивность и нетерпимость со стороны сородичей или соседей по купе, но мы не можем сказать, что герой вынужден с кем-то сражаться и кому-то противостоять. Как мы успели убедиться на примере с румяным миссионером, враждебность пленников «Стрелы» – для удобства обозначим всех дремлющих, спящих, а то и навсегда заснувших пассажиров – так вот их враждебность носит скрытый, завуалированный характер. Они, каждый на свой лад будут убеждать героя в том, что жить внутри «Стрелы» можно.

-И даже нужно.

–Да, ведь в противном случае придётся совсем несладко. Чем быстрее герой закончит «страдать фигней», как выразится несколько позже Петр Сергеевич, тем больше у него шансов, что жизнь как-то сложится.

–Слово-то какое.

–Я выбрал более мягкое выражение, но смысл остался приблизительно тот же.

-Даже не знаю, что лучше… Когда тебя вот так уговаривают, или гонят в шею, словно Шестипалого.

–А вы вспомните реплику Затворника, что там, за Стеной Мира ему лучше, чем внутри отсека для цыплят. С чего бы это? Тут и безопасно, и зерно имеется, а там крысы, да и вообще…