–Для Пелевина это достаточно плодотворный, творчески-насыщенный период. Им написано около двух десятков рассказов, повесть «Принц Госплана», романы «Омон Ра» и «Жизнь насекомых».

-Интересно, пусть даже на уровне совпадения, вот это предчувствие Пелевина. Интуиция, что тема учителя и ученика исчерпала себя, что ему, как и читателю необходимо нечто более реальное и жизнеспособное, чем надежда когда-нибудь встретить своего Хуана-Затворника. И тут же в «Стреле» вот это пророческое, что Хан уходит, но Андрей остаётся. И это оказывается куда ближе к реальности, чем изображение бройлерного исхода Затворника и Шестипалого.

–Верно. В «Стреле» уже не будет той доминанты учителя, как в «Затворнике». Автор попытается изменить, переписать формулу спасения так, чтобы избежать необходимости встречи с таким вот супер-учителем, который за шкирку может вытащить тебя из мира-тюрьмы.

-Но кто или что может заменить такого Затворника?

–Текст. По крайней мере, автор попытается привести повествование к тому моменту, когда ученик остается один, но для спасения ему необходимо нечто внешнее, что-то извне. То, что само по себе, может включить героя, помочь ему вспомнить, а то и узнать что-то главное, если не сказать принципиально важное. В «Затворнике» никакого текста не было, да и быть не могло. Здесь же, и это разбросано по всему тексту, героя окружают надписи, обрывки слов, подсказки, которые слышны в словах или обрывках радиоэфира.

-Блоки текста из «Путеводителя по дорогам Индии».

–Именно. Судите сами, герой читает! Понятно, что в истории про цыплят это было попросту невозможно, но теперь-то автору ничего не стоит закачать текст в каждый из вагонов поезда, от уборной и до ржавой стенки последнего вагона. Ну и кульминация всего этого – письмо Хана. Учитель уходит, исчезает, словно его и не было, но оставляет послание, месседж, текст.

-Письмо в бутылке?

–Нет. Это текст, словно стрела, летящая в цель. Он не может пролететь мимо, где-то там затеряться, так как учитель выпускает его в ученика. И мишень – сердце этого человека.

Вагон №9

Мое место слева

И я должен там сесть

Цой

-Итак, повесть «Желтая Стрела» начинается с пробуждения главного героя. Это чем-то напоминает нам включение Шестипалого, когда он, поднимая клюв от земли, вдруг видит перед собой Затворника. Правда, с героем «Стрелы» молодым человеком Андреем, дело обстоит несколько иным образом. Начать с того, что он – не изгой, а вполне себе полноценный член социума, то есть замкнутого сообщества, которое представляет собой объединение пассажиров поезда. Как может показаться на первый взгляд, перед нами описание обычного, правда несколько затянувшегося железнодорожного путешествия. Герой куда-то едет, причем мы видим его пообвыкнувшимся с дорожным бытом, как это бывало с каждым из нас на второй-третий день пребывания в поезде. Правда, герою грех жаловаться, так как он является пассажиром купе, которое делит с пожилым мужчиной, неким Петром Сергеевичем. В остальном, перед нами типичное утро в поезде, когда надо просыпаться, дожидаться очереди в туалет, курить в тамбуре, с кем-то говорить или даже скандалить.

-Я купе пользовался редко. Погружение в атмосферу железнодорожного путешествия неотделимо от пребывания в плацкартном вагоне.

–Мы не знаем, сколь долго Андрей является пассажиром этого поезда. Легко заметить его притертость к происходящему, то, например, что Петр Сергеевич, сосед, при всей отчужденности, вместе с этим близкий, хорошо знакомый для Андрея. То, что они накоротке – проскальзывает в диалоге, а для этого надо провести вместе в одном купе не один день. Герой просыпается в этом купе уже не первый день, об этом говорит его настроение, как долго он лежит с закрытыми глазами, в полудреме, пытаясь бороться с окружающим днём.

-Я чувствую, закрывая глаза, весь мир идёт на меня войной…

–Цой ещё будет. Как и БГ. У Цоя, близкой к «Стреле» мне видится песня «Троллейбус». Чуть позже я скажу пару слов о некоторых параллелях между этими текстами, пока же отмечу, что вот это сопротивление героя миру, а отчасти и социуму интересно для нас на контрасте с тем, что мы видели в «Затворнике». Шестипалый начинается как герой там, где социума нет. За строкой остаётся его жизнь в социуме, как и следующее за этим изгнание. Мир отторгает белую бройлерную ворону, тогда как Андрею приходится сопротивляться его всасыванию, втягиванию в социум.

-И раз за разом терпеть поражение.

–Да, это происходит снова и снова. Андрей осознает себя не просто чужим внутри мира-ловушки, каким мог быт птичий двор для персонажа сказки Андерсена. Нет, он плоть от плоти этого мира, никто не пытается его прогонять, да и куда? Андрей – неподалеку от кормушки, никто не прогоняет его куда подальше, да и куда прогонять-то? Идущий на полном ходу поезд уподобляется веренице отсеков на слишком быстром конвейере, с которого не так-то просто спрыгнуть. Изгнание из социума в таком случае попросту исключается. В границах отсека оставалось какое-то свободное пространство для тех, кто не нашел своего места возле кормушки, но теперь перед нами поезд с жестко сцепленными вагонами, где даже учитель Андрея один из пассажиров.

-Хан и Андрей могут переходить из одного вагона в другой, или даже забираться на крышу поезда. Чего, кстати, были лишены сородичи Шестипалого.

–Чуть позже, мы ещё коснемся параллели между вагонами и отсеками для цыплят. Кажется, что здесь есть вполне конкретное сходство, имеет место некая связь, но мне всё-таки видится, что поезд со всеми вагонами – это один отсек, а не вереница таковых. Здесь нет промежуточных уровней, каких-то трещин между мирами, других вселенных и тому подобных вещей. В поезде все предельно просто: ты либо едешь, либо нет. А вот у героев «Затворника» есть выбор, например, быть внутри отсека, на конвейере, или же прятаться где-нибудь под ящиками, вдали от конвейера.

-Вот это втягивание Андрея в повседневность поезда… Вы не находите, что в этом есть что-то хищное, агрессивное?

–Я уже говорил, что история про цыплят обладает более радикальным, железным характером, что ли. Это история о том, что происходит с теми, кто находит в себе силы покинуть орбиту социума. Их уносит в открытый космос, где слишком холодно и одиноко, хотя и есть где расправить крылья. Уже в третьей главе, когда Затворник и Шестипалый поднимаются на Стену Мира, происходит прощание с социумом. И напротив, Андрею с Ханом суждено пребывать в социуме до последней остановки, находиться в самой гуще событий, подобной тому, что испытали наши бройлерные герои только тогда, когда столкнулись с одним из Двадцати Ближайших, а также его молодчиками. Возможно, в «Стреле» автор опускается на землю, скажем так, заземляется, говоря читателю, что от этого никуда не денешься, что рядом с людьми, среди людей вероятно придётся быть до конца.

-Здесь, но не в иной реальности.

–Совершенно верно. Затворник вытаскивает Шестипалого на ту сторону, за грань. И это происходит уже в тот момент, когда гаснут первые лампочки. Это, как я и говорил, прекрасно иллюстрирует то, что проделывал с Карлосом и его учитель, Хуан Матус. Мир обычных людей заканчивался для Кастанеды где-то посередине между Лос-Анджелесом и пустыней Сонора. Писатель давил газ, крутил баранку и вот в какой-то момент он и его автомобиль пересекали невидимую границу, черту, за которой становилось возможным все. Обычные люди исчезали, растворялись словно призраки. А призраки – духи, союзники, видящие и маги – обретали плоть. Как-то так. Это кстати находит свое отражение и в «Затворнике», стоит героям спрыгнуть с конвейера, как они попадают в реальность, где проще встретить крысу, чем кого-нибудь из Двадцати Ближайших. И так далее.

-Хорошо. Я уже понял, что социум будет одним из фундаментальных образов «Стрелы».