–Наравне с образом поезда. Здесь, видишь ли, уже нет богов или каких-то материально овеществленных представителей высшей силы.
-Поезд построен людьми.
–И для людей. Несколько раз Андрею придётся пересекаться с кем-то, очень напоминающим проводника. Да и ближе к финалу, мы узнаем, что поезд останавливается волей, намерением главного героя. Это не система, подобная птицекомбинату, которая проглотит тысячу Затворников и даже не подавится. Поезд не производство, поезд не человеческая плантация в стиле «Матрицы», не мир-тюрьма. Наверное, в большей степени, поезд – баг, пример больного, обезумевшего человеческого мира. Именно человеческого, потому что людям под силу добраться до кабины машиниста и разобраться в чём дело, кто вообще ведёт это поезд и ведёт ли?
-Не совсем понимаю роль проводника в этом случае.
–Проводник может быть кем угодно. Персонаж, олицетворяющий проводника, может быть кем угодно. Мы не найдем в тексте прямого подтверждения того, что он является железнодорожным сотрудником.
-А униформа?
–Допустимо истолковывать это, как прикрытие или даже маскировку с целью обмана пассажиров.
-Проводник представлен в «Стреле» как представитель власти? Он кто-то вроде одного из Двадцати Ближайших?
–И да, и нет. Ближайшие могли знать, а могли и не знать, что такое решительный этап на самом деле. Так и этот проводник. Мы можем представить его как символ враждебной силы, один из элементов теории заговора, который заинтересован в том, чтобы поддерживать и сохранять существующий порядок вещей.
-Каким образом?
–Вспомни его диалог с Андреем в вагоне-ресторане? Он словно пытается убаюкать героя, дать ему пилюлю с народным опиумом через обретение смысла существования в принятии своей железнодорожной судьбы. Ну и так далее. Заговор ли это? Или просто бизнес? Вопрос. Мы подошли к содержанию второй главы повести, а я ещё хотел сказать несколько слов о первых знаках.
-Знаки?
– Да, что, кстати, типично кастанедианская фишка. Хотя, если память мне не изменяет, более свойственная первым книгам Кастанеды. Суть идеи в том, что мир или даже некая высшая сила разговаривает с воином, и что при должной внимательности воин может получать какие-то подсказки или даже ответы на свои вопросы из того, что его окружает в данный момент, того, что с ним происходит.
-Всё, что окружает воина продиктовано силой?
–Это более общая установка, здесь же речь идёт не столько о глобальном диктате высшей реальности, а скорее о небольших подсказках, мелочах, что находят отражение в услышанных словах, обрывках фраз, надписях, звуках, случайных и не очень встречах.
-А были какие-то знаки в «Затворнике»?
–Нет. Как и Хуан для Карлоса, Затворник был рупором, через который говорила сама бесконечность. Но в «Стреле» ставка делается на одиночное странствие, а потому как бы сама вселенная помогает герою. Код спасения вшит в ткань повседневной действительности, он, как говорится, в открытом доступе, а потому Андрею вместе с читателем не составляет труда распознавать, прочитывать его. Это подстраховка, ведь Хана-Хуана герой может и не встретить, но намерение найти выход, остановить мир вызывает ответную реакцию чего-то вовне, что помогает ему, направляя в правильную сторону.
-Последователи Кастанеды немало талдычили о Вселенной или даже Бесконечности. Будто бы она только и делает, что помогает воину, отвечает на его запросы и даже утешает в трудную минуту.
–Как по мне, это совершенно естественная реакция на ситуацию тотального дефицита нагвалей, фактически их полного отсутствия. Которую, кстати, провидел Пелевин в «Стреле». Но вернемся к знакам, подсказкам, которые даны герою. Кем – вопрос? Мы видим, что всё начинается с пронизанности текста образом солнечных лучей, желтых лучей – желтых стрел. Фрагмент радиопередачи, солнечный свет, преображающий сцену с наперсточником в тамбуре, чуть позже это горячий солнечный свет, падающий на скатерть стола в вагоне-ресторане. Что ж, поначалу прочитывается только это, а потому не так-то просто выявить какую-то связь между этими образами, распознать скрытую закономерность в их появлении или даже проявлении на поверхности повествования.
-Эти подсказки, знаки даны только Андрею? Можем ли мы сказать, что это реакция вселенной, какой-то скрытой, но объемлющей все происходящее реальности на мысли, может быть, невысказанные вопросы главного героя?
–Пока ещё ничего неизвестно. Да, мы успели убедиться, что герой чувствует себя в ловушке, что этот мир ему не совсем нравится, но пробуждение всё ещё длится, а потому для читателя все происходящее выглядит вполне естественно, где-то даже знакомо. Вторые, третьи сутки в плацкартном вагоне навевают похожие ощущения, особенно, когда начинаются хождения, хлопанье дверями туалета, из тамбура потягивает табачным дымком, а соседи начинают разговаривать, шуршать газетной бумагой, в которую завернута колбаса, или шелестеть пакетами. Ты лежишь на верхней полке, а внизу что-то едят, выпивают, воспитывают детей. Мы видим, что наш герой не испытывает желания просыпаться. Мы даже можем понять его, ведь внутреннее сопротивление суетливо-бестолковой железнодорожной действительности не кажется нам чем-то противоестественным и ненормальным. Ещё никто никуда не убегает, не спасается, не ищет свободы, а потому и знак увидеть, как знак, не так-то просто, это что-то почти обыденное, неразрывно слитое с протекающим мимо потоком вещей и явлений. Сейчас, я отмечаю знаки, для того чтобы к этому больше не возвращаться, но может рассмотрению этой темы и стоило посвятить отдельную беседу.
-Хорошо. Довольно быстро Андрей вступает во взаимодействие с целым рядом, судя по всему, второстепенных персонажей. Некоторые из них – статисты, но вот Петр Сергеевич выглядит более значимой фигурой для повествования.
–Да, это так. Кто такой Петр Сергеевич? Представитель старшего поколения, человек из социума. Интересно, что наконец-то мы видим личность, того, у кого есть имя. В «Затворнике» социум не атомизировался подобным образом, оставаясь галдящей агрессивной толпой, но теперь мы имеем возможность не только подойти поближе, но и вместе с главным героем оказаться внутри. Андрею ещё придется снова и снова возвращаться домой, чем по итогу окажется для него родное, обжитое купе. И Петр Сергеевич, в этом смысле, станет для него не просто соседом или случайным временным попутчиком, а кем-то более близким.
-Петр Сергеевич случаем не из этих, каких-нибудь Ближайших?
–Нет. Он, что называется, из народа. В «Затворнике» им мог бы стать какой-нибудь сосед Шестипалого по кормушке, кто-то знакомый, но и чужой, с кем нет, как и не может быть единомыслия. Петр Сергеевич сам по себе, но вместе с этим он – олицетворение железнодорожного социума. По аналогии с «Затворником» его взгляды и мнения являются производным от уже знакомой нам по "Затворнику" народной модели вселенной. Примечательно, что Петр Сергеевич не так глуп, как может показаться на первый взгляд, в чём несколько позже, мы ещё сможем убедиться.
–Его лицо также как и лицо Андрея потеряло свою актуальность?
–Петр Сергеевич – представитель старшего поколения, который представлен экспонатом какой-то навсегда ушедшей эпохи. Он – своеобразный динозавр, доживающий свой век в пыльном углу истории. Ему, как и Андрею не так-то просто найти себе место среди реформ и преобразований, которые, по всей видимости, затрагивают все вагоны с хвоста поезда. Но Андрей ещё теряет актуальность, так сказать, по частям, тогда как в лице Петра Сергеевича это выглядит делом решенным.
-Но в чём выражается утрата актуальности? Герой перестаёт быть модным?
–Я полагаю, что это может быть связано с ощущением своей неуместности, ненужности, что ли. Андрей не является аутсайдером, каким был Шестипалый, кем-то вообще вынесенным за границы социума и вынужденным как-то там выживать. В «Стреле» изгнание, утрата связи с социумом переносится на глубинный, внутренний уровень. Я уже говорил, что с поезда, идущего на полном ходу к неведомой для всех цели не так-то просто кого-либо выгнать. Тем более, внешнее пространство ассоциируется с пространством потусторонним, в некотором смысле – территорией смерти. Туда, в конце концов, выбрасывают гробы; это зона небытия, край мира, что-то сходное с тем, что мыслят и что представляют себе обычные бройлерные аборигены, когда смотрят на Стену Мира.
