«Уполномоченному НКГБ СССР
по Дальнему Востоку, комиссару
государственной безопасности
2-го ранга, Гоглидзе С. А.
РАПОРТ
Довожу до вашего сведения вопиющий факт преступной политической близорукости, допускаемой начальником отдела контрразведки Читинского УГБ, полковником Шадриным А.Н.
Дело в том, что во время недавней инспекторской проверки кадров Управления, он скрыл от комиссии то обстоятельство, что являющийся его заместителем подполковник Рутковский Я. Г. имеет родного брата, с которым произошла странная, если не сказать больше, история.
В боях под Смоленском майор артиллерии Рутковский М. Г., попал со своим дивизионом в окружение. Прорываться из него категорически отказался, ссылаясь на якобы тяжелое ранение и на готовность к самопожертвованию, чтобы прикрыть огнем ручного пулемета отход оставшихся в живых бойцов. Истинные же мотивы данного поступка неизвестны, более того, они крайне подозрительны.
Настораживающим моментом является тот факт, что майор Рутковский М. Г., незадолго до описанного случая, также попадал в окружение и находился на вражеской территории около месяца, но, в отличие от последнего события, благополучно вышел к своим в одиночку.
Нынешняя судьба майора Рутковского неизвестна. Не исключено, что он находиться у немцев в нужном им качестве. Обстоятельства, в которых дважды оказывался майор Рутковский М. Г., не могли бы показаться столь необычными во время войны, если бы не явное стремление полковника Шадрина и подполковника Рутковского утаить их от комиссии. Сам по себе напрашивается вывод, что данному факту способствовали панибратские отношения Шадрина к своему заместителю.
Вопреки директивным установкам НКВД, подполковник Рутковский продолжает находиться в должности заместителя начальника отдела контрразведки, что само по себе уже является нарушением, как партийной, так и чекистской дисциплины, и этики и способствует распространению слухов и кривотолков среди личного состава Управления.
«Четвертый»
29. 05. 1942 г.»
Шадрин отложил лист с рапортом-доносом. Закусил нижнюю губу с такой силой, что, казалось, из неё вот-вот брызнет кровь.
– Ну что, вник в материал? – негромко спросил комиссар госбезопасности.
– Вник! Ощущение такое, будто в дерьмо с головой окунули! – Александр Николаевич гадливо поморщился.
– От дерьма отмыться все-таки можно, а от такого обвинения – не получится, – Севастьянов глазами указал на бумагу. – Ситуация гораздо серьёзнее, чем с вашим Гороховым…
– Получается, что брата предателя покрываю и выгораживаю. Тьфу, мерзость какая!
– Давай-ка не кипятись, дружище, а толком объясни: что и как?
Шадрин испытующе посмотрел в глаза старому товарищу:
– Ты-то хоть мне веришь, Андрей Иванович?
– Не верил бы, то этот разговор бы не состоялся.
–Что верно, то верно, – вынужден был согласиться Шадрин. Помолчав, спросил. – А кто он, этот самый «Четвертый»?
– Как говорится в Новом Завете: «Тайна сия велика есть!» – со злой беспомощностью развел руками Севастьянов.
– А каким образом этот, с позволения сказать, документ к тебе попал, адресован-то он Гоглидзе?
Севастьянов долго и сосредоточенно молчал, а когда заговорил, в его голосе отсутствовала обычная уверенность и непоколебимость:
– Довольно просто попал, только не пойму – зачем? Даже для моего изощренного ума – это загадка. Всё началось с того, когда я вышел в тираж как закордонник и был направлен в Хабаровск на должность одного из заместителей Гоглидзе. Ну, прибыл сюда, представился ему, естественно, завязалась беседа. Разговор коснулся людей, с которыми приходилось работать или пересекаться. А когда дошло до моего польского периода, прозвучала и твоя фамилия. Вот так я узнал, что ты работаешь в Забайкалье. О тебе Гоглидзе отозвался в превосходных степенях, сказал, что неплохо знает и ценит как хорошего специалиста…
– Значит, ему все-таки известно, что мы старые друзья-товарищи?
– Получается, что так… – неопределенно кивнул Севастьянов и продолжил. – А через полтора месяца случилось то, что случилось: пришла шифровка от Гоу Шаня и всё завертелось! Гоглидзе был вызван к Федотову в экстренном порядке – замаячили перспективы серьезной радиоигры с японцами. А буквально накануне отлета в Москву, заходит ко мне в кабинет Сергей Арсеньевич, вручает папку и объясняет, что данная подборка документов – моя должностная прерогатива. Изучайте, говорит, Андрей Иванович, и принимайте необходимые решения, пора вам начинать работать самостоятельно, уже второй месяц стажируетесь. Когда я стал просматривать эти самые документы, то увидел, что особо серьезного там ничего нет: мелочёвка областного уровня, отчеты местной агентуры, кое-какая рядовая переписка… Но вот беру в руки эту бумагу, – комиссар кивнул на лист, лежавший перед Шадриным, – изучаю её содержание и натыкаюсь на твою фамилию…
– Рапорт находился в конверте?
– Нет, но судя по характерному сгибу, прибыл именно по почте.
– То-есть, из Читы подобные стукачества приходят самым что ни на есть тривиальным способом?
– Похоже на то, – подтверждающее кивнул Севастьянов. – Адрес отправителя наверняка туфтовый, адрес же получателя отсутствует, скорее всего, вообще, письмо отправлено до востребования какому-нибудь там Ивану Ивановичу Пупкину… Посыльный от Гоглидзе является в почтовое отделение, предъявляет туфтовый же документишко и получает донос. Всё очень просто и оригинально: ни адресов, ни почерка.
– Н-да… – Шадрин повертел в руках письмо, еще раз пробежался глазами по его содержанию, всмотрелся более пристально. – Ни одной расшатанной буквы с выраженным наклоном или неполным пробивом. Отсюда вывод: пишущая машинка – новая.
– Я тоже пришел к такому заключению, – подтвердил Севастьянов. – А что можешь сказать об авторе?
– Об а-а-вторе… – раздумчиво протянул Шадрин, не отрывая глаз от текста. – О нем складывается такое мнение: он хорошо образованный человек, грамотность и стилистика письма подтверждают это. Умеет ёмко строить предложение, логично мыслить. На машинке работает профессионально, оттиск четкий, оттенок ровный – пальцевые усилия совершенно одинаковые. Кроме этого, нет подтертостей и перепечатываний, отсутствуют какие-либо исправления. Ну, и главное: факты изложены довольно убедительно, а рубежи, где заканчивается истина и начинается ложь – затушеваны просто мастерски! В такую клевету трудно не поверить. Вот ты бы поверил, Андрей Иванович, а?
– Разумеется – нет, тема для меня мелковата. Какой-то майор-артиллерист не вышел из окружения… На то она и война, чтобы случались окружения, и кто-то не смог из них выйти. Что здесь уж такого невероятного? Фронтовая бытовуха, можно сказать! Но ты только посмотри, как он ловко из дерьма делает конфетку: и бдительность проявляет, и заботу о моральном климате в Управлении, и даже политическую составляющую воткнул:
«…Не исключено, что находится у немцев в нужном им качестве…» Ах ты ж, сволота! Из-за таких вот ублюдков порядочных людей ставят к стенке!
– К сожалению, ты прав, Андрей Иванович, – мрачно кивнул Шадрин. – Если кому-то надо сгнобить неугодного человека, то такое письмишко как нельзя кстати. Церберам-следователям с пятью классами образования этого вполне достаточно. Под него, при желании, можно любую обвинительную базу подвести
– И какой твой вывод из всего этого? – спросил генерал.
– Есть три предположения, – подумав, ответил Шадрин. – Первое: никакой оперативной разработки нет, а есть самое обыкновенное стукачество. Письмо, адресованное Гоглидзе «Четвертым», по чьей-то халатности попало в ту папку, в которую не должно было попасть. Предположение второе: оперативная разработка всё же есть, и Гоглидзе специально «забыл» документ в папке, чтобы проверить, как ты на него среагируешь? Сообщишь о письме мне – не выдержал экзамен, не сообщишь – выдержал! То-есть: проверяют на «вшивость» именно тебя, Андрей Иванович.
