Он отодвигает ноутбук, расстёгивает манжет тёмно-зелёной рубашки и показывает мне татуировку — столбик китайских иероглифов.
— Да-да. Скажите, почему такая странная надпись для татуировки — «свиная тушёнка»?
— Это история давняя,— терпеливо объясняет он, чуть улыбнувшись.— Я как-то раз увидел, что на банке тушёнки название и на русском языке, и на китайском. Тушёнка называлась «Великая китайская стена». Я решил, что это единственно возможное и глубокое значение для моей будущей татуировки. Старательно перерисовал иероглифы и отнёс мастеру. Оказалось, что не те. С тех пор для меня эта татуировка — напоминание самому себе: всегда проверять источники и думать, прежде чем что-то делать.
— Сильно,— улыбаюсь я.— Не стесняетесь, если кто-то читает надпись?
— Вообще вы первая, кто её сходу прочитал. Так что не стесняюсь. Сам дурак.
Я смеюсь и прикрываю рот рукой. И ухожу за стойку, готовить сэндвичи для посетителей.
— Спасибо вам,— спустя несколько минут говорю я. Его столик совсем близко.— Вы, получается, меня спасли.
— Я? — удивляется он.— Я только проводил вас до дома и отнёс за вами куртку с ботинками. Вы протестовали и не желали одеваться.
— Было жарко, да. Бабушка, правда, сказала, что вы меня чуть ли не на руках принесли.
— Это некоторое художественное преувеличение,— замечает он.— Иногда вёл под руку и задавал направление.
— То есть вы знали, где я обитаю?
— Нет, скорее отследил изначальную траекторию. Надо же, бабушка. Я подумал, это ваша мама. Очень молодо выглядит.
— Да,— улыбаюсь я.— Она такая. Да ещё влюбилась.
Не знаю, почему я так откровенничаю с ним.
— Влюбилась? Это очень хорошо,— задумчиво говорит он и смотрит на меня так, что я прячусь за прозрачными бокалами и прибавляю громкость на музыкальном аппарате — он старинный, знает всего десятка два песен, но шуршит и поскрипывает очаровательно. Я замечаю, что один шнурок у меня развязался, быстро завязываю его, а когда встаю, посетителя с ноутбуком уже нет. На столе деньги и маленький листочек бумаги. Я читаю записку и пытаюсь не слишком откровенно расплыться в улыбке. На листочке небольшое стихотворение обо мне и признание в том, что посетителя зовут Альберт. Это слишком необычно, но я ему верю. Я гляжу, спрятавшись за занавеской, и провожаю глазами светло-сиреневый «пежо».
Потом возвращаюсь за стойку и достаю свои записи. У меня появилась ещё одна работа: я перевожу с французского рассказы современных писателей. Это получилось случайно: я разговорилась с одним из посетителей, а он оказался редактором в небольшом издательстве. Рассказы совсем маленькие, на один вздох, мягкие и будоражащие, как тяжёлый занавес в театре, когда заблудился и чуть не вышел на сцену,— в них много парадоксов и грустной любви. Когда посетителей нет, я читаю их вслух. Когда я перевожу, я пишу от руки, чтобы ещё сильнее их почувствовать.
С Альбертом мы переписываемся до утра. «Я ведь немного волшебница, или ведьма, это как посмотреть». Я написала это во втором часу ночи. «Отлично, я всегда знал, что заведение так называется неспроста». А я-то думала, он перестанет мне писать, когда узнает. Я рассказываю ему свои истории, очень осторожно, но у меня покалывает в кончиках пальцев, и я понимаю, что всё будет хорошо. Он пишет в ответ, но ещё больше слушает. Даже в паузах по десять или двадцать минут, когда я торопливо пишу и ошибаюсь поминутно от спешки, я ладонями, и щеками, и лопатками чувствую, как он меня слушает в кромешной тишине ночи. «Я начал заниматься китайским языком. Если вы не против, я буду брать у вас консультации». Ещё бы я была против. Я ложусь спать только тогда, когда звёзды растворяются в светлеющем небе.
========== 17 апреля, тёплый полдень ==========
Солнце светит так ярко, что улыбаться хочется просто так, и я иду, вполголоса напевая что-то из своих наушников на французском, легковесно и нежно; мимо, вытаращив глаза, пробегает кошка, возбуждённо говоря что-то на своём кошачьем; машины на перекрёстках тормозят как-то неуверенно, а всё потому что юбки и платья у девушек по-весеннему короткие, по-настоящему весенние, легкомысленные. И неожиданно пахнет свежераспиленным деревом — я прикрываю на мгновение глаза, вдыхаю полной грудью. Я всего лишь иду мимо строительных лесов рядом со свежим магазином, но этот запах покоряет меня.
Мы с Элен всегда жалели, что нет фотоаппарата для запахов, потому что обе могли замереть посреди улицы и делиться впечатлениями друг с дружкой — на кончиках пальцев, бессильно описывать, растерянно рассматривать, откуда аромат. Свежераспиленное дерево — это производит почти такое же впечатление, как запах летнего дождя, или запах розы, которую окатили брызгами воды, или хлеба только из пекарни. Я вдыхаю и иду дальше, улыбаясь, и тут меня осеняет: я звоню нашему хозяину кафе и, пробиваясь сквозь звуки его возлюбленной гитары и женские голоса на фоне, обещаю устроить выставку фотографий подруги в нашем кафе. Хозяин вопит, что я гений, обещает оплатить все расходы, и я разворачиваюсь и торопливо иду домой. Фотографий, которые наснимала Элен, у меня залежи: тонны, горы, их просто космически много. Там и я, и не только я, и совсем не я, но я точно знаю, какие выбрать, чтобы напечатать большими и красивыми.
Дома, сбросив только ботинки, я сижу в уличной одежде за компьютером, набираю побольше, с сожалением отбрасываю половину, иначе мы уклеим все стены фотографиями, и тут же бегу, неправильно завязав шнурки, в фотомастерскую. Там мне неторопливо объясняют, сколько это будет стоить; я машу рукой и на всё согласна, но вот только ждать почти два часа, пока они зарядят бумагу, напечатают, обрежут края, наклеят по моей просьбе на листы тёмно-синего картона.
Пока в мастерской колдуют с фотографиями, я выхожу на улицу, поправляю шляпу и щурюсь на лужи, рекламные щиты и непривычно довольных людей; покупаю себе хот-дог и кофе в большом коричневом стакане с нарисованной девочкой из аниме. Нахожу тихую аллею, разуваюсь и забираюсь с ногами на приземистую жёлтую лавочку. Уплетаю булочку, запиваю обжигающим кофе и рассматриваю свои босые ноги, которые кажутся неприлично загорелыми для апреля. Лавочка ещё хранит свежесть мартовских ветров, и воздух небрежно-прохладный, когда шарфик ещё может быть не лишним; но мне от кофе и мыслей так тепло, что я просто улыбаюсь всем подряд, а когда на меня смотрят с недоумением, смущаюсь, но через секунду уже забываю о таких глупостях.
Удивительно! Весной дни — как лента дороги, которая разматывается вдаль и никогда не кончается; едешь, наслаждаешься скоростью, и даже сиреневые вечера кажутся светлыми и хорошими. Я вдыхаю побольше воздуха, чтобы сразу хватило на сто лет, обуваюсь, любуюсь огромными зелёными деревьями, провожу по ветвям и сжимаю между пальцами молодые листочки. Пальцы у меня пахнут теперь всем сразу — пряной листвой, дождём, кофе, сосиской на гриле из хот-дога, отголосками парфюмерии, кондиционером для белья и почему-то проявителем для плёночных фотографий. Кажется, я слишком чувствительна; два часа кажутся бесконечно долгими, но я уже бегу в мастерскую и забираю распечатанные и наклеенные фото. Мастерицы успели приладить даже нитки с обратной стороны, так что я не буду ломать голову, как повесить фотографии.
В кафе хозяин уже ждёт меня в обнимку с гитарой — я кладу на барную стойку кипу распечатанных фотографий в большом формате и сбрасываю весеннюю куртку. Гремят мелодии в музыкальном автомате, посетители удивляются, но довольны, тем более, что особенно удачным риффам хозяин подыгрывает и подпевает. Он угощает меня зелёным шоколадом, марсианским, по его уверению, и мы разглядываем и развешиваем снимки. Посетители, забывая о кофе с пирожными, нерешительно встают и тоже рассматривают фотографии. Я смущена, потому что на многих из них я, и часто обнажённая, но зрителям это даже не приходит в голову, потому что здесь и сейчас я обычная девчонка в джинсах, с голыми щиколотками и легкомысленной футболке с Микки-Маусом, в расстёгнутой рубашке, да ещё шляпу на глаза надвинула. А там, на глубоких тёмных листах, я — принцесса, пришелица, волшебница, таёжный дух, болотное существо, цветочная фея, дождливая и бесплотная на одних снимках и опалённая солнцем на других. Я помню историю каждой фотографии. «Я есть хочу»,— жалобно говорила я, совсем замученная. «Погоди,— отвечала Элен,— у тебя живот сейчас очень красиво выглядит. Ещё пять минуточек, и идём есть».
