А вот командировочные - сытые, уверенные в себе, из купе которых тянуло хорошими, вкусными продуктами, пьющие вахтовики и другие какие-то непонятные личности, в физическом плане представлявшие все-таки больший интерес для будущего войска, нежели полоумные старухи, почему-то, в массе своей, готовы были даже ручку у пятого купе облизать. Вот суки.
Новые пассажиры в вагон не садились. Нет, студенты там разные пробовали прорваться на халяву... Зэки тоже несколько раз возле вагона крутились.
Вроде после амнистии. Но как только увидят пьяного Петровича с Кирюшей на шее, так все почему-то руками сразу отмашку давали. "Идите вы в жопу!" - так это надо было понимать. И вагон весело катился по поющим рельсам дальше. Прямиком, непосредственно туда.
* * *
Огромный, конусообразный чум, стоящий в центре будущего города Живого Бога был наполнен людьми, нараспев повторявшими странные слова заклинания, которые они твердили ночами последний месяц. В центре, двумя смыкающимися неровными окружностями были разложены костры. Сизый полупрозрачный дым от поленьев поднимался по ободранным стволам, терпко пахнувших умирающей хвоей, к кусочку насыщенной небесной сини, видневшейся из чума до захода солнца. Изредка с ветром в чум залетали легкие колючие снежинки. Они тут же таяли, холодной росой оседая на лицах.
Женщины в белых балахонах подползли на коленях ближе к кострищам и затянули заунывный речитатив, будто старались убедить кого-то там, внизу, что миг пробуждения настал. Выхватывая остывающий пепел кострищ, они посыпали им волосы, натирали щеки. Их высокие визгливые голоса сливались в непрерывный зов, разносившийся далеко в округе. Он проникал в стволы деревьев, которые на морозе вторили ему нестройным гудением. Но еще дальше, в самую их сердцевину проникал ритм бубнов. В них изо всей силы, в забытьи били мужчины, сидевшие вокруг женщин у самых расшитых пологов.
Толпа камлала. Они знали, что как только придет Хозяин, как только он вернется, так все будет у них хорошо. У них, у единственных, ведь они давно все поняли и успели раньше других. А вот тем, другим, которые когда-то в оставленной внизу жизни делали им плохо, сразу станет так плохо, что тогда они узнают, как плохо было им.
На середину кострищ медленно выходил Око Живого Бога. Он давно уже отказался от прежнего имени, да и никому, из сидевших вокруг костра братьям и сестрам, не пришло бы в голову назвать его прежним именем. Та жизнь закончилась. Впрочем, пока еще нет. Но последние минуты этой жизни истекали. Сама жизнь заканчивалась. Они это чувствовали. Они отходили от этой жизни к какому-то иному существованию. Око Бога обещал, что у них вырастут крылья, что они будут неимоверно счастливы. И они чувствовали, что он прав, ведь по ночам, когда они пели свои молитвы, у них нестерпимо чесались лопатки, будто сквозь спину действительно пробивались странные кожистые крылья.
Да и сам Око разительно менялся с того времени, как начал подготовку к приходу Хозяина. Он почти не разговаривал. Рацион его питания тоже резко переменился. Каждый день ему приносили теплую дичь, Око теперь жрал только парное, сырое мясо. А один раз ради смеха один из братьев приволок из леса шустрого лисенка. Так Око набросился на этого лисенка и схавал его живым.
Вместе с шерстью. Даже страшно стало. Но только на мгновение. Потом всем сразу стало весело. Радостно так. Но страх почему-то все равно остался где-то далеко в глубине. Там. Только говорить об этом было нельзя. И ее давно уже не должно было быть. Око обещал, что всех избавит от нее, потому что толку в ней никогда не было никакого. Она умела только болеть. Душа.
Болела и мешала жить легко и радостно.
Родинка на его переносице Ока Живого Бога покраснела и неестественно набухла. Она выдавалась теперь над всей его бывшей личностью, а кожица над нею становилась тонкой, восковой. А иногда даже казалось, что под этой глянцевой багровой кожицей что-то шевелится. И с затаенным восторгом братья и сестры ждали, что же будет, когда она однажды прорвется...
РАЗГОВОРЧИКИ В СТРОЮ
- Слушай, Макаров, но ведь душа-то у нас есть, правда? И бог где-то должен быть, а?
- А... Ты про это... Что, Рваный, тоже не нравится, что душа и Бог суть поповские фетиши?
- Не нравится, Макаров. Особенно в данный исторический момент.
- У нас на заводе, перед тем, как меня посадили, собрание проводили профсоюзное. Коммуниста одного хвалили за производительность труда. Вот, привожу дословно: "Анищенко душой болеет за порученное ему дело!" Или еще вот, захожу в партком. Там секретарь нашей ячейки в трубку телефонную кому-то кричит: "Да не дави ты на меня, ради Бога!" Можно сказать, что мир - простой, как задница, с одной дыркой посередке, но при этом каждая тварь прекрасно осознает, что есть у нее душа! Есть!
- Значит, есть. Мне, понимаешь, сейчас надо знать точно. Мне как-то проникнуться надо, чтобы братву в руках зажать.
- Ваших блатных через конвейер не пропускали?
- Да нет... вроде. Зубы выбьют - и ладно.
- А у нашей 58-й статьи это самым страшным считалось. Когда не бьют, кормят даже, но спать не дают. Вообще. Только чуть закемаришь, вежливо пробуждают. Вежливо. И следователи конвейером меняются. Свеженькие. Ты вот скажи, Рваный, если бы у наших врагов народа только тело было, то на кой ему спать? Ведь и так сидишь - ни хрена не делаешь. Спать-то тогда зачем?
А то-то и оно, что во сне душа отдыхает и где-то, видно, чем-то питается.
Вот какой части тела это надо! Поэтому мучительнее было, когда пытку не тела, но вот этой самой души устраивали. При этом и следователи, и подследственные были уверены, что никакой души не бывает.
- Ты смотри, что суки делали! Спасибо тебе, Макаров! От всей души!
- За что, Рваный?
- Да так, в принципе, не за хер. Пригнись, сейчас бить буду... Работать, суки драные! Вкалывать будете, гниды, до полной победы социализма и разгрома фашисткой Германии! Давай, бывай, Макаров! Я тебя в следующий раз изнахратю, п..к!
* * *
И в одно паскудное утро, когда колонна, как всегда организованно, построилась почти без участия конвоя, зажав в средние ряды явно повеселевших пелагриков, Поройков, глядя на своего молодого лейтенанта с такими же тоскливыми, как у овчарок, глазами, решил наводить свой порядок во вверенном ему гарнизоне собственными силами.
