- Гриша, Гришенька, не надо! Ой! - пыталась возразить женщина, отталкивая его ослабевшими руками.
- Флик! Ну, ты даешь! Ты же баба! - сказал оторопевший Ямщиков, нащупав что-то за пазухой у в раз сомлевшей Марины Викторовны.
- Совсем совести у народа не стало! Среди белого дня! Другого места найти не могли? - Сказала вдруг над самым ухом у Ямщикова уборщица, разгонявшая шваброй по полу грязную талую воду.
- Та що ты цепляешься, мать? Що ты гавкаешь? Бачишь, чоловик к жинке гроши ховает! - пропел сидевший напротив жизнерадостный хохол.
Звуки снова возвращались в голову Ямщикова, но от этого его голова не становилась легче. В ней продолжала толчками бить кровь. Он сел рядом с женщиной, закрывшей ладонями красное от стыда лицо, и обхватил голову руками. Бог мой! Флик действительно баба! И с этой бабой надо тащиться через всю страну куда-то в гору... Что скажет Седой, когда их найдет? Не доглядел, скажет, Ямщиков! Опять, скажет, Флик номерок отколол! Так, стоп!
Раз они на вокзале, значит, добираться надо поездом... На Восток! Поезд идет на Восток! Точно! На самый дальний Восток!
- Шабаш, Флик! Не реви! Ну-ну! На платок, вытрись! С кем не бывает?
Пошли отсюда! Билеты надо брать! - сказал Ямщиков и, обняв женщину за плечи, повел ее в кассовый зал.
КИРЮША
Нельзя сейчас было уезжать Петровичу, никак нельзя. Рейс этот в прицепном вагоне и сам по себе был не карамелькой в сиропе, а на данном этапе он вообще был просто серпом по всем гениталиям, да еще по правым и левым конечностям сразу, как говаривал его знакомый бригадир ставропольского состава Вадим Кисляков. Только тюк! И нету!
Если хотя бы на три недели раньше, черт с ним, с Новым годом. А тут только встретили Новый год, Рождество с Кирюшей отметили по-домашнему, в узком кругу. Сволочи! И кому такая подлая мысля в голову стукнула? Ну, ладно бы перед Новым годом пустили бы этот вагон, пока народ к празднику торопился! Но теперь Петрович расценил прицепку вагонов просто как издевательство. Ну, ни чо! Устроит он еще товарищу Циферблатову веселую жизнь! Такой ему еще менеджмент сообразит!
Знакомый матрос доставил ему пятнистого удава, которого Петрович держал у себя в квартире. Удав был спокойный, задумчивый, наверно, переживал разлуку с родиной. Он спал на диване у батареи и как-то особенно деликатно кушал хомячков и морских свинок, которых Петрович приносил ему из зоомагазина. Покупать у детей на рынке эту живность Петрович побаивался.
Дети наглые такие! Такие цены, блин, заворачивают! Купи дядя хомячка! Да еще неизвестно, чем они этих хомячков кормят, что хомяки плодятся у них как тараканы.
Удава Петрович назвал Кирюшей. Вернее, это матрос ему так его назвал, а Петрович согласился. Кирюша до того привык к Петровичу, что встречал его у дверей, ласково обвивая ноги и тычась плоской головой в сумку с мышами. А с виду никак не подумаешь, что такая тварь чо-то соображать может! И как теперь с ним разлучаться? Сколько всякой мрази за два года не обреталось временно у Петровича на квартире! Обезьяны эти! Макаки-сраки! А попугаи?
Пока ведь летали и голосили над плафонами люстры, всю квартиру сверху обгадили! Все приходилось из-за них целлофаном застилать. И удава после двух крокодильчиков Петрович даже брать боялся, хотя Федька, матрос этот, ему сказал, что после макак с Кирюшей будет Петровичу рай земной. И действительно! Ночью Кирюша сворачивался в ногах у Петровича под одеялом.
Никогда Петрович не думал, что пятнистая кожа холоднокровного Кирюши такая мягкая на ощупь, и так приятно будет касаться ее голыми пятками под теплым ватным одеялом! Петрович знал, что Кирюше тоже было неплохо у него, ему даже иногда казалось, что, если бы Кирюша только мог, он бы непременно мурлыкал ему, Петровичу под его одеялом.
Как теперь он будет спать без Кирюши? И какие теперь он будет видеть сны? Петрович никому не мог бы признаться, но он точно знал, что Кирюша умеет посылать ему в голову телепатические сигналы, из-за которых сны Петровича в последнее время стали красочными и разнообразными.
Ах, эти сны! В них Кирюша объяснял Петровичу, что он не согласен с бытующей европейской традицией, считать змею главным воплощением космического зла. И вовсе Кирюша не собирался играть основную роль в предстоящей гибели мира. Он считал, что, если миру суждено погибнуть, то он вполне погибнет и без них с Петровичем. Кирюша рассказывал Петровичу о жарких странах, где он жил раньше. Вот там отношение к Кирюше когда-то было абсолютно верным. Кирюшу там полагали зверем земли, даже жизнью земли, началом мудрости, олицетворением плодовитости женщин и мужской силы мужчин. А еще Кирюша служил там божеством водных источников.
Он был благодарен Петровичу, который взял его в дом в качестве культового животного и, если честно, давно Кирилл мечтал стать священным змеем. А дома ни одна желтая образина до этого не додумалась. Собственно поэтому Кирюша их иногда кушал, от расстройства. А после того, как приезжие миссионеры рассказали желтопузикам о том, что будто бы Кирюша лишил их жилплощади в Раю, они там, если честно, Кириллу вообще веселую житуху устроили. Он сам нарочно в силки попался. Так ему тошно с ними стало. Да и мир посмотреть захотелось.
До утра они с Петровичем ползали по бесконечным лианам в темном влажном лесу, слушали крики противных макак и какаду, кушали фрукты всякие, орехи.
И Кирюше ни разу даже в голову не пришло скушать Петровича.
ОТХОДНЯК
Пока они стояли в обнимку в очереди у кассы, Ямщиков старался сообразить, а сколько же билетов, собственно, брать? Два или все-таки три?
Интересно, как их найдет Седой? В прошлый раз он их с бабами в харчевне застукал. Главное, не было его, а потом вдруг раз! И тут! А Флик тогда даже лосины снять не успел. Вот придурок.
Вот подошла их очередь, и все его сомнения развеял стоявший рядом расстроенный Флик: "На Седого тоже бери, он подойдет позже"
Видно, и это вставили в его головку-одуванчик. Бедный, бедный Флик! Не везло ему, чего уж там! Никогда не везло. А теперь... Жаль парня, хороший был когда-то кирасир, верный товарищ. Всегда можно было на него положиться, денег занять. Добрый такой был, веселый. Хотя и придурок, конечно.
