Я любил не только гвозди варить. Еще одним из занятий мальчика, который сутками не выходил из дома, было делать всякие гадости. Например, плевать и писать с парадного балкона. А еще кидать в прохожих с пятого этажа яйца. Как только яйца кончались, бабуля Лиза огорчалась – она никак не могла понять, куда они деваются.

На втором этаже нашего дома жил один молодой мужчина. Я не видел его лица, но помню широкую голую спину. Он выходил на балкон покурить, облокачивался на перила, и я мог смачно плевать на нее. Обычно потом я прятался, и, предполагаю, он думал, что это капли от стирки с верхнего этажа. Наверное, удивлялся, когда смотрел наверх, а стирки там ни у кого не висело… Во всяком случае, жалоб в мой адрес не поступало. И я решил поизощряться.

В один прекрасный день он опять вышел на балкон и закурил. Его накачанная спина, вся в мышцах, и широкие, как у пловца, плечи были очень привлекательной площадкой для совершения очередной пакости. Я решил на нее пописать. Но не рассчитал, что писать придется довольно долго – это тебе не плюнуть и спрятаться. Я отошел от перил и начал свое черное – хотя, скорее, желтое – дело. Как оказалось, этот бедолага, когда ощутил тепло на своей спине, невольно развернулся и посмотрел вверх…

Я стряхнул последние капли на пол и спрятал свое маленькое достоинство. Даже не подозревая, что меня ждет.

По горячим следам к нам в квартиру влетела его мама, спиной удерживая сына со вздутыми от злости жилами на шее и мокрым от мочи лицом. Она умоляла бабулю Лизу спрятать меня, чтобы тот не сбросил меня с балкона. Тут бабуля встала в свою любимую позу «Ф» и сказала, что мне всего шесть лет. И если он сейчас же не успокоится, она вызовет полицию. И что не надо устраивать тут избиение младенцев.

Мужик вытер лицо полотенцем, которое бабуля Лиза сорвала со своего плеча, плюнул на пол и спустился к себе домой. Я же прятался за ее спиной и ждал божьей кары.

На шум вышли соседи. Они качали головами и говорили, что пока не приедет моя мать, им придется эмигрировать всем зданием. Этот случай постыдного преднамеренного хулиганства был не первым, и они не понимали решения этой проблемы.

Бабуля была настолько удручена, что даже не сказала мне ни слова.

В разговор вмешался еще один сосед, дядя Рафик – он рассказал, что держался за перила, когда поднимался домой после базара, и те были все оплеваны. Ну кому бы это пришло в голову, если не Серёжику? Я узнал свой почерк: это злодейство я совершил несколько дней назад. А потом с ужасом вспомнил еще одну историю.

Я часто выбегал в подъезд. Мне было интересно, что там происходит, и совершенно нечего было делать. Этажом ниже жил легендарный Ароян. Я его никогда не видел, но дед предупреждал, что он сумасшедший и я должен ходить на цыпочках, чтобы он не слышал. Я сам неоднократно слышал, как в пол к нам стучали шваброй – это означало, что надо снизить звук телевизора или ходить по дому босиком. Дед говорил, что у Арояна есть острый топор и он поднимется и нас всех прибьет, если я буду шуметь. Не знаю, насколько грозным на самом деле был этот Ароян, но я хотел ему отомстить за причиненные мне неудобства. И решил сделать такую гадость, чтобы он умер, испарился! Однажды спустился и покакал ему на коврик перед дверью. И убежал.

Весь день прятался дома, не выходил даже на балкон и ждал великого скандала. Адреналин зашкаливал, я уже жалел, что так поступил. Но процесс был необратим. Наконец слышу – шум в подъезде. Кто-то орет и ругается. Бабуля Лиза вышла на лестничную площадку, я же не рискнул, но подслушивал.

Ароян кричал:

– Если еще раз ваша собака сделает это, я ее отравлю!

Дело в том, что напротив жила болонка, и все решили, что это она нагадила. Владелец бедной болонки, Эдик, оправдывался, мол, он ее сегодня выгуливал, и это не собачье дерьмо. Он был очкариком и очень скромным. На крики соседа он отвечал спокойно, и это еще больше раздражало Арояна.

– Товарищ Ароян, вы посмотрите, какая толстая эта какашка – как человеческая, болонка так не какает.

Ароян в свою очередь кричал:

– А кто же тогда? Что, кто-то из соседей здесь обосрался у меня перед дверью, да?!

Пока всем подъездом обсуждали мою какашку, я находился на верхней лестничной площадке. Мне было страшно, но и приятно, ведь никому даже в голову не пришло, что это мог быть я.

Бабуля спустилась и сказала, что не стоит добрым соседям ссориться из-за всякого дерьма, лучше его просто убрать.

В общем, владелец болонки убрал какашку, чтобы заткнуть Арояна. Я же был счастлив, что не досталось ни мне, ни собаке.

Самое светлое пятно в моем детстве – мой дед Айк. Человек он был с юмором, но даже не подозревал об этом. Дед Айк был очень высокого роста, а бабуля ему была чуть ли не по пояс. Несмотря на преклонный возраст, он ходил – с тростью, прихрамывая – с прямой спиной, медленно и вальяжно. Ему постоянно жала любая новая обувь, и когда он покупал туфли, то делал надрез сверху, и ему было начхать на общественное мнение, тем более на мнение бабули Лизы, к которой он относился не как к жене, а как к своей третьей, неумной дочери. Называл ее часто не Лизой, а уменьшительно-ласкательно – Лизик. Бывало, посмотрит на нее с умилением и скажет:

– Лизик, какая ты все же у меня дура.

В этом слове было столько любви, что бабуля почти не обижалась. Да и что на него обижаться?

– При таком росте кровь до мозгов не доходит! – говорила она.

Они так обменивались любезностями, как бы невзначай переглядываясь.

Дед не представлял своей жизни без Лизик. Он, еще не войдя домой, с лестничной клетки звал ее:

– Лизик, я иду!..

Точно так же, кстати, он кричал и звонящему телефону: «Иду-у-у».

– Лизик, я пришел! Лиза!

Бабуля должна была его встретить, принять из его рук провизию – это так назывался результат современного шопинга, – проводить его на кухню и подсчитывать, что сколько стоит. В общем, это была любовь!

У деда было несколько основных занятий. Например, ходить на базар и в магазин. Он это делал и для моей мамы Неллик, и для своей старшей дочери Джулик.

Еще одним из таких занятий было ходить в баню. Он это делал каждую неделю, с завидной пунктуальностью. Баня – это святое! Это было его личным пространством. Он ходил туда по субботам, с полудня и до вечера. Хотя и у нас, и у тети Джули были ванные комнаты в квартирах. Бабуля Лиза так и не смогла его убедить мыться у своих дочерей. Или хотя бы у себя дома над трапом.

– Поставь, как нормальный человек, ведро воды и купайся себе на здоровье! Пока не сделаем ремонт и у нас тоже не будет ванной, как у дочек, – уговаривала бабуля Лиза.

Нет! Это для деда было неприемлемо. Мыться дома?! Все равно что рыбаку предложить рыбу купить в магазине. Это был ритуал! У него был свой банный чемоданчик, от которого пахло мылом и тройным одеколоном. В нем еще можно было найти бритвенный прибор со съемным лезвием «Нева», щеточку для пены и металлический стакан без ручки, где он эту пену разводил. И вафельное полотенце, как положено офицеру.

Дед брился у умывальника по утрам. Обычно большая семья это чувствовала по воскресеньям, когда все спали. Это было похоже на японское харакири. Он резался постоянно и корчил неимоверные рожи, чтобы подогнать мышцы лица под бритву. Картину дополняли вздохи и охи, когда на коже выступала кровь. В конце он плескал в лицо одеколоном и орал на весь дом. Если учесть, что квартира была коммунальная, а брился он в семь часов утра даже в выходные, можно представить, как на это реагировали домочадцы и соседи. Обычно из спальни бабули доносилось традиционное «ЗАХРУМАР!» После бабулилизинского волшебного слова дед на время затихал, и можно было опять попытаться сладко задремать под стук стенных часов. Но уже через минуту дед начинал кашлять и прочищать горло с такими звуками, как будто ему только что перерезали кадык тупым ножом или он проглотил ежа. И опять наступала пауза. Потом обычно он украдкой возвращался в бабулину спальню, где получал чесночную клизму, мол, дай детям поспать в воскресенье, ирод царя небесного! Дед ничего не отвечал и тихо одевался. За это время все опять засыпали… Но не тут-то было!