Бабуля никак не могла успокоиться – она Леку очень любила, и такое было ощущение, как будто Лека ушел не от тети Джули, а от нее. Я не помню, чтобы тетя Джуля высказывалась на эту тему. Она была очень холодная и сдержанная, эта тетя Джуля. А бабуля Лиза не только проклинала его по телефону, а еще и садилась писать письма. Читать я не умел, но она сама громким шепотом перечитывала их, и я понимал, что она пишет проклятому Леке.
– И не будет тебе покоя в аду, ирод ты царя небесного, предатель, моя Джулик – профессор, а твоя Жаба – санитарка и подстилка… Твои дети даже на могилу твою ходить не будут.
И все в этом духе. Отправляла ли она хоть что-то Леке, не знаю, но письма эти хранила в комоде, и их была там целая пачка. Рядом с кулечком конфет и валидолом.
Кровь
Бабуля Лиза всегда пахла валидолом и духами «Красная Москва». Это был особенный аромат. Тот же запах сидел у нее в сумке. Как только сумка открывалась, он сразу же выпрыгивал оттуда и лез в мои ноздри. Во всяком случае, у меня этот запах вызывал слюноотделение, как у собаки академика Павлова, ибо там вместе с «холодком» находились обычно мои любимые конфеты: «Белочка» и «Мишка на Севере».
Родители в очередной раз отправились в Африку. Они были учителями русского языка и литературы. И вот они, как говорила бабуля Лиза, оставили нас на ее шее и поехали преподавать в школе неграм, чтобы те стали людьми. Я тоже был с ними в Африке, когда мне было четыре года. А в этот раз они меня не взяли с собой и оставили с моей старшей сестрой Гаяне – Гагой. Она была старше на шесть лет и постоянно меня воспитывала. Методика воспитания у нее была странная: как-то она хотела выбросить меня с балкона пятого этажа и держала за перилами, пока я не извинился. Было, конечно, весело – я же думал, что умею летать, но попробовать все боялся, а тут такой шанс. Но я все же на всякий случай отложил полет и извинился – уже не помню, за что. И Гага победоносно опустила меня на пол.

Била она меня вообще по каждому поводу. Гага уже училась в школе, у нее были подруги, и меня не пускали к ним в комнату. Я, конечно, протестовал, но мой протест продолжался до первой плюхи. Сестра меня кормила, купала, одевала и относилась ко мне, как к своей живой кукле. Гага тоже была не подарком для наших стариков: она постоянно ела после школы хачапури на улице и не ела дома. Для бабули Лизы это было трагедией: весь день она готовит впустую! И еще у сестры был невыносимый темперамент: иногда она меня так целовала, что могла и укусить, и ущипнуть, пока я не заплачу. Эту идиотскую привычку она сохранила до сегодняшнего дня. После меня мучила до слез своих детей, и даже сейчас я на всякий случай избегаю ее нежностей, когда приезжаю погостить к ней в Атланту.
Однажды Гага очень рассердила деда Айка. Он был сдержанным человеком, очень воспитанным и обожал внуков. Но сестра натворила что-то невероятное. Не помню, что именно, но помню, как дед вскочил с места, схватил свою палку и погнался за ней. Я вжался в угол дивана. Дед прихрамывая бегал за Гагой вокруг того самого стола, который теперь стоит у меня на даче, и кричал:
– Стой, курва! Убью!
А сестра продолжала его дразнить. Дед замахнулся палкой и попал в люстру. Плафон треснул и упал острым осколком ему на голову. Я ржал, мне было и страшно, и весело до того момента, как скатерть вдруг окрасилась кровью. Все затихли. Дед заорал традиционное:
– Лиза!
Вбежала бабуля. Она как будто знала уже, что делать, схватила бинт и стала ловко перевязывать ему рану. Перевязывала и приговаривала:
– Не хватало, чтоб еще скорая приехала! Что бы я ей сказала? Что ты хотел прибить родную внучку? Сразу бы сослали в Сибирь! Ироды вы царя небесного, совсем с цепи сорвались.
Дед сидел виновато. Мы спрятались. Кровь остановилась.
Бабуля Лиза работала во время войны в госпитале и видела много раненых.
– Вот так вот, Айк-джан. С внуками – прямо как на войне.
Пианино
В детстве у меня была привычка барабанить по бабулилизинскому пианино. Оно было черное, как гроб, и тяжелое, как мертвый бегемот. Когда после смерти бабули и деда мы продали эту квартиру, его так и не вынесли из дома. Думаю, мы сделали злое дело тому, кто квартиру купил. Пианино было расстроено и издавало металлические стоны. Как его втащили когда-то на пятый этаж без лифта, я не знаю: оно было старше меня.
Гага на нем занималась сольфеджио и потому не стала музыкантом.
Как-то я нажимал на его клавиши и стал задерживать их на низких тонах. Получился своеобразный гул, и это во мне вызывало бурю эмоций. Было уже темно. Бабуля Лиза возилась на кухне, дед уже ложился. Гага купалась в бабулилизинской ванной. Я остался один на один с огромным черным пианино, которое отвечало на мои действия низким затяжным гулом. Я поднял голову – как делают пианисты, переживая свою музыку, – и мне показалось, что на пианино кто-то стоит во весь рост. Это был человек в черном плаще. Траву в детстве я не курил, а вот фантазия была болезненная. Сердце упало в желудок, я громко завизжал и побежал на кухню. Гага голая выскочила из ванной. Бабуля Лиза не понимала, что случилось. Дед тоже прибежал, ему показалось, что это сестра меня в очередной раз воспитывает. Он начал на нее орать. Бабуля Лиза от трясущегося меня пыталась узнать, что со мной произошло. Я хотел рассказать, но у меня не получалось выговорить ни слова. Дед махнул рукой и пошел в свою спальню.
А я долго еще не мог говорить и дрожал. Мама с папой были в Африке. Бабуля взяла в этот день меня к себе в постель. Зажгла свечку на комоде и долго бормотала:
– Господи Иисусе, спаси и сохрани…
Молитва эта была как сказка, она меня убаюкала, я отключился.
Наутро бабуля Лиза собрала своих четырех сестер. Гага уже ушла в школу. Я все еще лежал в кровати. Бабуля была очень обеспокоена и рассказывала сестрам, что я испугался какого-то дьявола и у меня отнялась речь. Сестры бабули Лизы дружно обвинили мою маму, мол, вот что бывает, когда родители ради денег бросают своих детей. После совещания было решено отвести меня к какой-то бабке, которая ворожит и отгоняет страх.
Я ничего из этого не понял. И уже все забыл про вчера.
Страх возвращался ночью, я боялся темноты и одиночества. Боялся один заходить в комнаты – иногда даже днем. Не могу объяснить, что со мной произошло, боялся – и все.
Через несколько дней дедушка Айк пришел домой и сказал бабуле Лизе, что нашел эту бабку и она согласилась мне помочь. Бабуля Лиза спросила, где та живет, дед описал, и бабуля сказала, что она ее знает. Та ей тоже в детстве отводила страх. Дедушка Айк замялся, посмотрел на нее и сказал:
– Какая ты все же у меня дура, Лизик. Ты представляешь вообще, сколько бы ей было теперь лет?
Бабуля перекрестилась и согласилась, что она дура. Это, сказала, наверное, ее дочь.
Решили через несколько дней отвести меня к этой бабке. Я испугался и стал просить деда Айка не делать этого, мол, не хочу ни к какой бабке, я больше не боюсь. Бабуля Лиза сказала, что это не страшно и не больно. Бабка просто помолится и над моей головой подержит расплавленный свинец – и у меня все как рукой снимет.
Мы с дедом Айком вышли на улицу, ярко светило солнышко, и я забыл, куда мы идем. Мы сели в троллейбус, я очень любил троллейбусы, особенно их заднее стекло. Оттуда были видны машины, и я всегда просил деда поднять меня на руки, чтобы я мог видеть улицу. Дедушка Айк в этот день был особенно ласков со мной и выполнял все мои капризы, даже купил карамельного петуха красного цвета. Это было очень вкусно. Мороженое мне не покупали, сразу запускалась пластинка «гланды, гемоглобин, ангина…»