Посвящается светлой памяти моей Мамы, Альбины Федоровны Старшовой (1947-2017 гг.).

Ликия – земля света, как называли ее древние эллины, где величественные сосны устремляются ввысь, к сапфировому небу, и выше их – только старые Таврские горы, и в первую очередь – свой собственный, отличный от аттического, Олимп, увенчанный снеговой вершиной, как маститый старец почтенной сединой. Щедрая земля дает виноград, чья кровь веселит сердце человека, и овощи, а море вознаграждает упорных тружеников-рыбаков рыбой и иными своими дарами; нет, наверное, нигде в мире воды чище и теплей, чем в Ликийском море, но изменчив его нрав: оно может кормить, соединять торговыми путями разные страны и континенты, но может и забрать в свое лоно и дерзких первооткрывателей, и расчетливых купцов. Ликийцы, этот отважный и мужественный народ, с уважением относились к морю. Не с боязнью. Они вообще мало чего боялись. Свидетель их бесстрашия и беспримерного подвига – руины бывшей их столицы, Ксанфа. Когда в шестом веке до нашей эры многие мало-азиатские города открывали свои ворота персам, ликийцы яростно отбивались от вражеских полчищ; когда стало ясно, что Ксанф падет, его защитники предпочли сжечь себя и город, но не стать рабами. Древняя эпитафия гласит; «Мы превратили наши дома в гробницы, а гробницы – в дома, наши дома разрушены, наши гробницы разорены. Мы уходили в горы и скрывались под землей, мы оставались под водой. Они пришли и нашли нас, сожгли и уничтожили нас. Мы, которые предпочли убить себя, избавляя от позора наших матерей, наших женщин и наших мертвых, мы оставили такой погребальный костер, который не выгорит никогда». Персы так до конца и не смогли овладеть Ликией, и не только они: родосцы, сирийцы, пергамцы, понтийцы… Никто не достиг своей цели. Даже в начале римского владычества над Малой Азией Ликия одно время осталась единственной страной этого региона, которая, будучи союзницей Рима, и не была подчинена ему. Впрочем, позже, в первые века нашей эры об этом, кроме самих ликийцев, мало кто помнил, и в конечном счете жизнь их также определялась железной дланью Вечного города, в 43 г. н.э. император Клавдий присоединил Ликию к соседней Памфилии. И вот, в переломную эпоху, когда античный мир стремительно приближался к своему концу, а молодая христианская вера крепла в гонениях языческих императоров, на Ликийской земле родился человек, которого Бог прославил, как Своего светоча и избранника – на все века и на весь мир. Как считают многие восточные христиане, нет у человека заступника перед Богом более скорого, чем Святой Николай, кроме Пресвятой Богородицы. Он – сама доброта и справедливость, он нелицеприятен, помогает всем нуждающимся и обличает нечистых совестью. Таким он был при жизни, таким и остался во веки веков. Как прекрасно написал о нем митрополит Ташкентский и Среднеазиатский Владимир, «Великий угодник Божий, святитель Николай просиял святостью и прославился чудесами в далеких Мирах Ликийских, в краю, овеваемом теплым морским ветром, где зимой созревают фрукты и зеленеет трава. А на российских просторах в тот декабрьский день, когда мы празднуем память Святителя Николая, обычно лежит глубокий снег, воет вьюга и трещит мороз. Почему нет в России ни одного православного храма, где не было бы особо чтимой иконы св. Николая? Нет ни одной благочестивой семьи, не хранящей в семейной божнице образ Мирликийского Чудотворца? Какими таинственными путями сделался Святитель Николай, грек малоазиатского происхождения, любимым святым русского народа? Из жития Святителя Николая мы знаем, как часто спасал он попавших в беду скитальцев, как милостив он был к узникам. И вот с высот Небесного Царства взглянул милосердный Угодник Божий на Русь, увидел, какие долгие мучительные скитания предстоят русским людям, какие страшные узы им придется перенести, – и сжалился над русским народом, ступил на Землю Русскую, принявшую христианство, и обошел ее от края до края…»

То, что предлагается вниманию читателя – не роман, не житие и не историческое исследование. Это – опыт исторической реконструкции, своего рода восстановление, более-менее верное, целой картины по отдельным ее частям, зная при этом ее содержание. Работа довольно старая, но сердцу дорогая – сейчас автор что-то сделал бы иначе, но неизвестно, стала ли бы она от этого лучше. Если с этих страниц повеет живой историей 1700-летней давности, если почувствуется та атмосфера, в которой свершал свой земной путь святитель Николай Чудотворец, значит, своей цели автор достиг; обзор исторических документов и исследований, на основании которых написана эта книга, приводится в заключении. Сын Ликии, живой человек из плоти и крови, страдалец и воин духа, великий угодник Божий – все это он, Николай из Патар, архиепископ Мир Ликийских.

Ветер, вздымая волны, покачивал римские корабли в патарской гавани; от качки грузно переваливались с борта на борт крупные торговые суда, стоявшие на приколе, а военные корабли императорского флота, базировавшиеся на тот же патарский порт и осуществлявшие, как тогда говорили, «контакты с восточными провинциями», раскачивались еще сильнее, будучи не так тяжело загруженными и обладая более стройными корпусами. Во флоте – сила Империи, ее власть и ее жизнь. С военными кораблями все предельно ясно; торговые же, чьи трюмы были доверху набиты зерном, осуществляли снабжение самого Вечного города. Закупаемое купцами и отбираемое властями в Африке, особенно же в Египте, зерно складировалось в двух гигантских ликийских зернохранилищах, одно из которых находилось в Патарах, а другое – в Андриаке, порту Мир Ликийских; оба они были построены по указу блаженной памяти императора Адриана, который побывал в Ликии со своей супругой Сабиной. Словно какое-то ненасытное каменное чудовище, размером 67 на 19 метров, патарское зернохранилище поглощало своими восемью секциями, словно вечно некормлеными ртами, ввозимый хлеб, и только римские купцы освобождали его вплоть до единого зернышка, когда надо было отвозить зерно в Рим. Конечно, ликийцы и сами могли б возить туда хлеб, но римские торговцы стойко блюли свои интересы и интересы корпорации в целом, чтобы позволить чужаку лишать их выгод – а когда какой чужеземный купец все же проникал в эту своеобразную касту, то вел себя по отношению к когда-то подобным себе точно так же.

Все это испытал на себе, и теперь с горечью вспоминал стоявший у причала купец Феофан. Чуть по миру тогда не пошел, но христианский Бог, в которого он верил, его миловал, убытки с годами восполнились, но теперь его никто уж не заставит тягаться со столичными акулами. Делается свое дело потихонечку – и ладно. Сюда, в порт, он пришел, чтобы глазом опытного морехода оценить, сколько же еще продлится непогода. Признаки обнадеживали – через день уже можно будет отправляться в путь, в Александрию. Зернохранилище забито наполовину, может, он как раз успеет привезти хлеб перед следующей отправкой в Рим.

Еще немного понаблюдав за буйством природы и поразмыслив о предстоящей поездке, Феофан повернул обратно, в город, и вышел на главную мраморную дорогу, шириной в 12 с половиной метров, держа по левую руку городской маяк, возведенный еще при Нероне и украшенный надписью – «Для спасения моряков». Эта роскошная дорога, самая широкая в Ликии, как и многие другие достопримечательности города, была гордостью патарцев, поминающих добрым словом вышедшего в большие люди в первом веке земляка Опрамоаса из Родиаполиса, щедрой рукой давшего деньги на приходившие в упадок после гражданских войн и землетрясений города ликийской лиги, столицей которой и были Патары. Когда полунезависимость Ликии ушла в прошлое, Патары стали резиденцией римского губернатора. Недоверие греков и римлян было прочным и взаимным, основываясь не только на противоестественном положении правящих и подчиненных, но даже и на полной разнице менталитетов. Холодный римский практицизм не уживался с восторженной эллинской духовностью, помноженной на ликийское свободолюбие. Феофан и это все отлично понимал, впитав в себя это вековое положение вещей, верно, с молоком матери, и принимал это как некую данность.