«Лекарственной болью октябрь полыхает…» Лекарственной болью октябрь полыхает, октябрьской болью заполнился ум. И как ни крути, видно, так уж бывает, что запах лекарства исходит из дум. Из дум головы. Не из дум Горсовета, ведь всем думакам на Москву наплевать. И боль не проходит. Но, может, с рассветом я снова смогу над страною летать. Надсадную боль разметав, словно листья, я крылья расправлю и снова взлечу, увижу, как звёзды в пространстве зависли, и в небе меня не достать палачу. Но где-то там город, мой ласковый город, давно захиревший от дум думаков. Он, в общем-то, стар, но по-прежнему молод. Мы вместе с Москвой не выносим оков. Оков словоблудья и думского гнёта, пора бы столице встряхнуться и жить! Москва никогда не забудет полёта. Летать – значит всех и прощать, и любить. Откровения Ересиарха Ну что ж, опять расставленные точки, и солнца луч в сознанье точно смерч! Я видел Зазеркалие воочью, но это не была простая смерть. Пустого и простого в этом мире никак не отыскать. Ты мне поверь. А точка – продолжение в пунктире утрат, страданий, вздохов и потерь. Невероятно! В параллельном царстве совсем не так, как представляют здесь. Там нет судов, и есть не те мытарства, и воздух, словно пламенная взвесь. И нет мучений душ на сковородках, а есть свирепый вихорь изнутри. Я там изведал несколько коротких уколов совести… И сколько не ори, и сколько не кричи, там нет спасенья и места под счастливым бытиём. А есть воспоминание мгновенья про запах тела, что смердит гнильём. Быть может я – гнилой и непохожий на всю ту боль, которую другим принёс при жизни – не простой прохожий, а грешный и нахальный пилигрим. Быть может, я сказать во искупленье про царство Зазеркалья должен вам?! На это мне отпущены мгновенья. А сколько? Сколько… я не знаю сам. Незатихающая война Я ребёнок военной России, утонувшей в нескладных боях. Снегом белым меня заносило, как в окопе, в обыденных днях. Снегом белым меня заносило, и тревожила смерть у виска, и чумная судейская сила против шерсти трепала слегка. Наблюдал я, как нелюди-люди нашу Родину распродают, как голодным подносят на блюде просвинцованный снежный уют. Мне хотелось завыть и вцепиться в сало толстых улыбчивых рож и поганою кровью напиться продавцов или взять их на нож. Что же, нечисть опять ополчилась? Но как встарь на житейском пути, Русь моя, если ты помолилась, проходимцев крестом освяти. Баллада о Лермонтове …И кто-то камень положил Ему в протянутую руку. М. Ю. Лермонтов Покровский отблеск октября, разлив кленового заката и мысль о том, что прожил зря всю эту жизнь, уже чревата. Уже чревата бытиём под звук унылой депрессухи. И солнца луч пронзил копьём в лесу клубящиеся слухи о том, что будет и чему уже совсем не приключиться. И весь октябрь опять в дыму, как искалеченная птица. Я долго думал и гадал, кружил в лесу, подобно звуку, и вдруг последний лист упал в мою протянутую руку. «Мы не стали скромнее и проще…» Мы не стали скромнее и проще под давлением смут и преград, лишь по смуглой берёзовой роще ветер вздыбил чумной листопад. Лишь нахмурилось небо в зените и ослабился скрипки смычок. Полно, люди! Прошу вас, взгляните с перекрестья путей и дорог на раздольное наше безволье, на всеобщую злобу в аду!.. Где ж тот кот, что гулял в Лукоморье по злащёной цепи на дубу? Было много цепей и кандалов на Руси, да не те всё, не те. Но под вонью господ и вандалов вновь Россия ползёт в пустоте. Нам уже не хватает ни прыти, ни ума для тактических драк. Вы простите, прошу вас, простите, но маньячит немеркнущий мрак, но свистит порожняк лихолетья в лилипутинской патоке лжи. Сколько ж нужно России столетий, чтоб воскресли и жили Кижи? Чтобы Русь моя вновь возродилась и оставил её Черномор, я надеюсь, что Божия милость снова вычертит в небе узор. А в столице, в некрополе истин, будто истина – мать-перемать! И последний берёзовый листик по бульварам пустился гулять. «Я рисую в подветренный полдень…» Я рисую в подветренный полдень голубую бездонную высь. Ничего из плохого не вспомнить, значит, нечего. И пронеслись где-то кони опять над обрывом, прозвучала минорная боль. Слишком тяжко, но очень красиво превращаться в убийственный ноль для стремлений, надежд и мечтаний одураченных жизнью людей. Подчеркнёт невозможность скитаний по России простой вьюговей, где я снова – подветренный нищий — начертал угольком на снегу Тетраскеле, и время отыщет тех, кто пел на лету, на бегу. Не могу оставаться в сторонке от прекрасных страниц бытия. Над Москвою набатный и звонкий голос мой: эта Русь – это я! Не был я супротив ни вандалов, ни хапуг. Так чего же орать? И столица совсем истончала, слышу только про мать-перемать!.. Этот выбор на мне, на поганом, под московский гремучий утиль. Снова шторм?! Нет, не надо, куда нам! Лучше мёртвый безветренный штиль. |
