«День отравлен погодой. Вышло время летать…» День отравлен погодой. Вышло время летать. Что за странная мода – в октябре умирать?! Что за странное солнце за небесной канвой, будто гелий и стронций взорвались над Москвой? Волчий вой не услышан – хочешь плачь, хочешь пой. Я гуляю по крышам, как московский слепой. Но пишу угольками на краях облаков и, встряхнувши руками, слышу дребезг оков. Капли крови роняю на чужие ножи, и меня обнимает смерть по имени Жизнь. «Гордая, горькая, но нераздельная…» Гордая, горькая, но нераздельная Родина татей и вечных бродяг, Русь моя, радость и грусть беспредельная, я твой глашатай, поэтому наг. Душу вскрывая в своём словотворчестве, вечно рыдаю и вечно смеюсь. Но не один я в пустом одиночестве, значит, жива ещё матушка-Русь. Царской стерлядкой да булкой с черёмухой перекушу у развилки дорог, Выпью из кружки, наполненной доверху, чаю на травах, помиловал Бог. И зашагаю степями-столетьями в синь облаков да в полынный закат. Русь мою ангелы Божьи приветили — всякий из русичей волен и свят! Плач Ярославны Я светом, я тьмой, я слепою дождинкой тебя ожидаю на русских ветрах. В далёких краях я простой паутинкой к тебе прилечу, чтоб развеялся прах. И ты бы восстал, будто Феникс из пепла, и снова почувствовал меч-кладенец. И я бы тебя, мой владыка, воспела, ведь нашей любви не наступит конец. Ты в землю чужую смерчом-ураганом отправился ратное дело вершить, и утренний луч, как душевная рана, как пламя онгона, что не потушить. Проснись же, мой витязь! Давно отзвенели капели с прогретых Ярилою крыш, и летние иволги в рощах отпели, и в небыль уходит осенняя тишь. Ну, что ты молчишь? Иль чеченское небо вдруг стало милее, чем русская ширь? О, сколько же русских отправлено в небыль еврейским кремлём! Президент-нетопырь страну без зазрения совести губит. Он – вор голубой. И худой окоём. Я Бога молю: пусть ублюдка полюбит панический страх захлебнуться дерьмом!.. Проповедь патрипапы Гундяева Недалеко уже то время, когда масоны начнут подымать хвост. Из всех апостолов Христа один лишь оказался предателем, а сейчас будет всё наоборот: токмо малая толика православного священства останется верной Христовым Заповедям… Св. старец Николай Гурьянов 1 Прости меня, электорат, за грех пустой содомский. Да, я покрыл церковный смрад и по Руси с котомкой когда-нибудь и, может быть, пройдусь, как нищий инок. Но не забудь мне заплатить, ведь по Руси поминок не отслужили, кабы я Мамоне не молился. Я за стихийность бытия с масонами напился и от раввина принял дар — то яблоко златое. В Патриархии перегар. Но всех я успокоил. Тебе же надобно успеть простить… И я прощаю! Мой «Символ веры» будешь петь. Грехи я отпущаю… 2 «Символ веры» Гундяева: «Верую! Во единого бога-отца Золотого тельца. Верую в чудотворный процент, силу вкладов и рент с их влияний чудовищной сферою. Верую в благородный металл, во святой капитал, возносящий над участью серою. Верую!» Молитва Ересиарха
Помилуй, Боже, и спаси! Перед Тобою обнаженный на стыд и слезы осужденный Ересиарх Всея Руси. И полудённый неба плач потряс светлейшее светило: я резал напрочь, точно врач, то, что вчера душою было. Уплыло каплей по стеклу, упало образом в примете, кружилось вальсом на балу анти-Господнее столетье. А я смеялся и плясал, и богохульствовал без меры. И вот я тот, кем смел и стал — священномученик Химеры. Не дух, не зверь, не человек, не изгонённый, но изгнанник. И очарованный вовек, рождённый Русью Божий странник. Унылый дождик моросит. А я, как Бог, преображенный, стихи читаю прокаженным Ересиарх Всея Руси. «Монархия света, монархия тьмы…» Монархия света, монархия тьмы. О, как это с детства знакомо! И небо закатное цвета сурьмы опять зависает над домом. Мудрейшие книги лежат на столе — сокровища ересиархов. Но хищные тени бегут по земле, печальные слуги монархов. Ни свету, ни ночи умы не нужны. Представьте: сиянье без тени! иль облако пьяной разнузданной тьмы, и в небыль крутые ступени! Рождён человек, чтоб на лезвии жить, идти между тенью и светом. А что же поэт? Он не может ступить ни шагу, не помня об этом. Позвольте, зачем, и скажите, к чему природе нужны эти страсти? Ты просто иди ни на свет, ни во тьму, а к Богу за чистым причастьем. Но я, как поэт, поводырь и певец, помочь не смогу, не посмею. Коль ты не поднимешь терновый венец, я просто тебя пожалею. |
