«Востроносые чайки проносятся низко над морем…» Востроносые чайки проносятся низко над морем, видно, в тучах под небом им так неуютно леталось. Я хотел распрощаться с обыденным семенем горя, только кроме него ничего на земле не осталось. Я давно не слыхал, как дурачатся птицы весною, и поу́тру мечтаю водой ключевою умыться, но московское серое небо встаёт надо мною: ни полёта, ни мысли и даже воды не напиться. Я старался отмыть, обелить и очистить Отчизну, только времени мне на старанья уже не осталось. Может, кто-то из вас позабудет про тлен коммунизма и сумеет дарить не постылую злобу, а радость. И поймёт, что для неба важны покаянье и слёзы, да ещё не сгоревшие в сумрачном пламени души. На асфальте раздавленный временем стебель мимозы… но вдали от Земли не согреет спасения лучик. «Это ж надо на свет неуёмным, как полночь, роди́ться…» Это ж надо на свет неуёмным, как полночь, роди́ться и мечтателем жить в пику праздной и пьяной толпе. Не хватило монет мне до родов в роддом дозвониться, чтобы там попросить и вниманья, и ласки к себе. Может, именно тут поразила природу ошибка. Может, именно я – не доношен, не мил и не люб — понял: взрослые лгут, мол, гляди, у младенца улыбка. И осколки вранья, словно совесть, осыпались с губ. Вновь смеюсь над толпой недоносков двадцатого века, забывая, что сам я из этого гиперчисла. И небесной тропой ковыляет к Престолу калека, матершинник и хам – мой собрат по цепям ремесла. Клейким потом судеб, как елеем на Пасху помазан, веселюсь, словно шут на странице отпущенных лет. С пеплом путаю хлеб и с акафистом эхо намаза. Понял: взрослые лгут, с тихой завистью глядя вослед. Закрытое письмо Родине Что осталось мне в сломанном доме? Что ещё не успели продать? Русь моя, ты по-прежнему в дрёме и не можешь ни взять, ни раздать. Благодать покидает Россию, одиночества след не стереть, и уже не дождаться Мессию, где хозяйствует вечная смерть. Умирают дебаты и споры, умирает желанье творить. Скоро небыль. Закончится скоро состоянье: по-русски любить. Лунный луч разорвали, как нитку, голодранцы ползут по Руси, как пропившая домик улитка, как попавшие в суп караси. Эх, Россия! Чумное болото! Неужели сквозь денежный звон ты опять не услышишь кого-то? и не вспомнишь сиянье икон? Много к Богу дорог? Нет, не много! Разберись в недалёкой судьбе: неужели навек синагога стала костью собачьей тебе? Неужели девиз большевизма — Всё отнять! Разделить! Расстрелять! — стал критерием нашей Отчизны, превращающим Родину в… мать? На погосте Слышишь, мама, я пришёл! Я нашёл тебя, мамуля! Жизнь мелькнула, словно пуля, с продырявленной душой. И ни завтра, ни вчера, только взлёт и только вечность. Неужели бесконечность — это времени игра? Не пора ли мне на взлёт — я весь мир перелопатил, истончался, скажем кстати, но достиг не тех высот. Состоявшийся пижон, нашумевший мастер слова, но тебе промолвлю снова: – Слышишь, мама, я пришёл! Москва Бескровные улицы жаркой столицы — как будто от Бога завещано нам проститься с надеждами, испепелиться и тихо сходить в обустроенный храм. Иду я по улицам мёртвой столицы, несу на Голгофу сколоченный крест, но мечется сердце в груди, словно птица, и слышится Бла́говест утренних звезд. Окрест ни людей, ни машин и ни звука, и с городом встреча – один на один! А Благовест звезд – это боль, это мука. Москва без людей… да и я нелюдим. Единая искра горит между нами — залог пониманья и вечной любви. Куда мы приходим? Вы знаете сами, но строить столицу нельзя на крови! Порвёт бесконечная тяжесть рассудка мою истончённую с Господом связь, и вянет в ладони моей незабудка. Но я не танцую, не плачу, смеясь. Мы с городом связаны прочною нитью, — как Пушкин писал, мой собрат по перу. Иду на Голгофу… Иду по наитью… Москва не умрёт! Вот и я не умру. Холуин Ах, эти струны, эти звуки, лениво-сонная заря, дождливых капель перестуки — отображенье октября. Наряды осени всё те же, не надо слёз и лишних слов. И лишь Москва всё реже, реже осенний празднует Покров. Всё меньше русичей в столице, дохнуло смрадом из низин. А молодёжи чаще снится американский Хэллуин. Мы не бывали холуями перед Литвой и татарвой, но Хэллуин отныне с нами, с лужковской ссученной Москвой. Порвались струны на гитаре, и непохожесть октября уже хрипит. Уже в угаре лениво-сонная заря… Но раздаются снова песни! Но радость хлещет из низин! Ликуй, Россия! Мир воскреснет под православный Холуин!.. |
