– Ээээ… Да как-то я особых жалоб ни от кого не слышала, – робко возразила Лилит Ханум.

– Да ладно, я лучше знаю, я тут вырос и никогда больше сюда не вернусь.

– А… Я планирую остаться здесь насовсем. Как это будет сочетаться с нашей совместной жизнью?

– Мы поговорим об этом, когда встретимся. Ты многого не знаешь об Америке. Ты ведь никогда не была там, верно?

– Да как-то не доводилось.

– Вот видишь! Я расскажу тебе о позитивном мышлении и настрое на успех.

Слова «позитивное мышление» и «настрой на успех» тоже были сказаны на английском, но не буду загружать читателя иностранными словами. Дядя Сэм столь обильно пересыпал ими свою ассирийскую речь, что вздумай я передать его реплики в том виде, в каком они были сказаны, получилась бы малоприятная двуязычная абракадабра. А я не хочу, чтобы на меня накинулись защитники чистоты русского языка.

Влюбленные слегка поворковали, как положено, поиграли бровями, и Лилит Ханум закончила день с надеждой на то, что жизнь окончательно входит в правильную колею, вот даже и жених уже появился.

Со всеми этими ремонтными и любовными заботами Лилит Ханум совсем забыла о том, что ей необходимо привести в порядок и свою будущую вечную обитель. Как-то утром, вспомнив о том, что в новом доме она будет жить только в этой жизни, а впереди еще и вечная, Лилит Ханум взяла веник, ведро и тряпку и отправилась на кладбище. Идти было две минуты, и Лилит в который раз подумала, что, когда придет ее смертный час, дочери и гипотетическим внукам будет очень удобно ее хоронить: никуда не надо везти и можно изрядно сэкономить на катафалке. Погода была отменная, в соседних садах щебетали птицы, и Лилит Ханум решила, что дорога до кладбища столь прекрасна, что ее последний путь будет весьма приятным. А вообще, думала она, уже одной ногой ступая на кладбищенскую землю, ну ее, эту похоронную процессию, можно же прийти заранее, не торопясь, без всей дурацкой скорби, и не напрягать потомков: заранее окопаться и улечься, благо все рядом, все такое родное и уютное. Подобно многим своим ровесницам, Лилит привыкла рассчитывать на себя, и только на себя. Как и многим из родившихся в семидесятые, ей не стали опорой ни постаревшие, но так и не повзрослевшие родители, ни возникающие в ее жизни и пропадающие в самый нужный момент мужчины, так что от самой мысли, что после смерти придется кого-то напрягать, чтобы несли гроб, устраивали похороны и поминки, становилось как-то неловко перед окружающими. Что она, сама не справится, что ли?

Глядя на памятники из белого и черного мрамора, она прикидывала, что и памятник нужно заказать заранее, а то этим придется заниматься дочери, опять же ей лишние расходы и лишние хлопоты. Задумавшись об этих важных вещах, Лилит Ханум не заметила, как прошла мимо нужного поворота и очутилась среди хаотичного нагромождения оград. Тропинки между оградками заросли травой, так что было не видно, куда ступаешь. Со всех сторон с памятников на Лилит Ханум смотрели серьезные печальные лица. «Ну уж нет, я на своем памятнике сделаю веселое фото, с улыбкой. А то потомки посмотрят и подумают, что жизнь у меня была очень скучная и неинтересная, а я сама была нуднейшей старухой».

О любезный читатель! Никогда не предавайся таким мыслям, ибо мы уже слышали легенду про ангела с записной книжечкой. В тот самый момент, о котором я веду речь, удивленный ангел пожал плечами и сказал: «Странные желания, ну ладно…» – и предоставил Лилит Ханум возможность немедленно освободить потомков от неприятной необходимости доставлять ее тело на кладбище.

Ступая по заросшим буйной травой кладбищенским тропинкам, наша героиня не заметила, что прогуливалась тут не одна. Длинная упитанная серая змея также совершала моцион близ могил и была неприятно удивлена человеческой ногой, ступившей в опасной близости от ее хвоста. Испуг был обоюдным: змея потоком ртути кинулась прочь с тропы, а Лилит Ханум бросилась удирать в противоположном направлении, причем, в отличие от змеи, не молча, а громко призывая святого Патрика немедленно явиться в Кярманистан и навести там порядок, как он это сделал в Ирландии.

Ангел с книжечкой обиженно хмыкнул: скончаться от укуса змеи, практически находясь на краю собственной могилы, – разве это не изящное решение поставленной задачи?

Поскольку душераздирающие вопли на кладбище раздаются нечасто, на крики Лилит Ханум отреагировали немногие находившиеся здесь живые.

– Эге-ге! – раздался зычный мужской голос. – Кто там? Что случилось?

Лилит узнала его, это был бессменный кладбищенский сторож, пожилой человек неопределенного возраста, сын гречанки и ассирийца, местный уроженец.

– Это я, Лилит! – ответила она. – Где вы, Харон Нергалович?

– Тут я, тут! – донеслось из-за могил. – Что с тобой?

– Змеяааааа!

– Где змея? – Из-за живописного нагромождения оград и памятников показалась макушка, слегка припорошенная редкими седыми волосами, выдающийся коричневый нос на не менее коричневом лице, потом широкие плечи, толстый живот и, наконец, короткие ноги, – и весь дядя Харон материализовался перед Лилит, которая уже перешла с бега на шаг.

– Там, – махнула рукой Лилит Ханум.

– Ты на нее наступила?

– Не успела.

– Слава богу. А что ты делала в той части кладбища? Твоя могила не здесь.

– Я заблудилась.

– Ну сколько же можно напоминать – три шага направо от статуи плачущего ангела! Пойдем провожу.

Едва протискиваясь в узкие для его грузного тела проходы между огражденными участками, дядя Харон зашагал прочь, шевеля траву суковатой палкой, чтобы отпугнуть пресмыкающихся всех мастей. Попутно он утешал Лилит Ханум, рассказывая, что змеи редко нападают на людей и обычно делают все, чтобы избежать встречи с двуногими. К тому же укус не всякой змеи ядовит, опасаться следует только гадюки и гюрзы, а их тут явно не подавляющее большинство. И, скорее всего, змея сама перенесла тяжелое моральное потрясение, от которого не скоро оправится. – Надеюсь, ее тоже кто-нибудь вот так же сейчас утешает, – засмеялась Лилит Ханум, к которой постепенно возвращалось привычное настроение.

Они дошли до скульптуры ангела, прикрывающего рукой скорбное лицо – этот жест сейчас принято называть фейспалмом, – повернули направо, к кустам пышной сирени, за которым располагался фамильный участок Лилит.

– Вот они, все твои! Я помню их, сам всех закопал, помню каждые похороны! О, какие это были прекрасные похороны! Скромные, но искренние…

– Что, и прадеда моего вы хоронили? – сыронизировала Лилит, но дядя Харон отвечал со всей серьезностью:

– Конечно, я его хоронил, это было в шестидесятом году. А последней похоронил вон ту твою тетю… Да, тридцать лет тут никто не умирал, по санитарным нормам снова закапывать можно. Так что как соберешься, только скажи: сделаю тебе такие шикарные похороны, что их долго будут помнить.

– Спасибо, Харон Нергалович, но я пока не тороплюсь. Я, пожалуй, еще лет сорок, а то и больше побуду по эту сторону земли. – Да кто же тебя торопит-то? Столько дел еще на земле… Это я так, на будущее. – Он посмотрел на Лилит с отеческой нежностью, лучики морщин разбегались от его карих с золотистыми искрами глаз. – Живи, получай от жизни удовольствие, пока молодая. Как там Джафар, не треплет тебе больше нервы?

Лилит отрицательно покачала головой.

– Говорят, его на базаре видели, он иногда приезжает сюда, что-то ему не дает покоя. Ты молодец, что не поддалась ему тогда, а то сперва карнизы заставил бы снять, потом оконные рамы, дверные ручки – и пошло-поехало. Он не бедный человек, просто там, где можно хоть какой-то кусок урвать, он урвет. Он и тут кружил, что-то искал на кладбище, а когда я его спросил, что ему надо, только обругал меня и ушел. А тут, – дядя Харон широким жестом обвел рукой свои владения, – много тех, кого еще его дед выгнал из Персии… Такая у них семейка бандитская! Со всеми соседями перессорился, так что вынужден был продать новый добротный дом.