Дочь Лилит Ханум была совершенно обыкновенной хорошей девочкой с совершенно обыкновенным именем Людмила. Милочка была умной, красивой и практичной. Но, несмотря на то, что эта юная особа заслуживает всяческих похвал, и только их, у нее приключилась такая гадость, как подростковый возраст. Пережить этот возраст и не прибить ребенка – вот нелегкая задача, которую каждое поколение родителей решает с переменным успехом и периодическими фиаско. Лилит Ханум в минуты гнева говорила себе успокоения ради, что довольно глупо носить ребенка девять месяцев, рожать несколько долгих часов, кормить грудью целый год и растить еще много лет, чтобы вот так просто взять и прибить под горячую руку. Тем более что прибить хочется именно за те недостатки, которые дочка от нее, от матери, и унаследовала. Это все равно что за свою кривую рожу разбить зеркало.

В какой-то момент атмосфера в доме накалилась настолько, что дочь возопила: «С тобой жить невозможно, я не хочу больше тебя видеть каждый день!» Лилит воскликнула: «О! Круто!» – и подумала, что в кои-то веки ее и дочкины желания совпали. Она собрала чемоданы, купила билет до Шахины, где как раз только что отгремела очередная война, и отправилась в гости к кузине Ашурине, строго-настрого наказав дочери регулярно прибираться в квартире и поливать цветы.

Дело в том, что, даже прожив почти всю жизнь в России, Лилит так и не освоила любимый русскими жанр долгих разговоров и выяснений отношений. Она предпочитала поступки и очень часто вместо того, чтобы, как принято, развести достоевщину, говорила только: «О!» и тут же приступала к действиям, чем весьма обескураживала собеседника. Особенно это выводило из равновесия мужчин, которые уже настраивались на сцены, монологи и предвкушали, как сделают козью морду и процедят сквозь зубы: «Вот вечно вы, женщины…», отлично зная, что после разговора все пойдет по старым рельсам. Но Лилит Ханум с воплем: «О!» – переводила стрелки, и ее паровоз мчался вперед навстречу новым приключениям, а обескураженный мужчина только и мог, что смотреть вслед и махать платочком на перроне.

Шахинские кузены были рады приезду московской гостьи. Ашурина приготовила обед, сделавший бы честь любому шеф-повару. Готовка была ее страстным увлечением, все свободное от работы в одном из шахинских банков время она посвящала выпечке и украшению тортов, изготовлению домашних колбасок – и прочая, и прочая. Находиться у нее в доме было одновременно и приятно, и опасно для фигуры. Лилит обожала Ашурину не только за готовку, но и за ее умение выражать свои мысли четко, емко, прямо и без обиняков. Вообще манеру общения шахинских кузенов можно было описать одним словом – антидостоевщина.

Точно так же, как и Лилит, Ашурина вышла замуж в юности и по большой любви, родила двух красавцев-сыновей, муж загулял, она развелась. Забавно, именно по такому сценарию шла жизнь у всех без исключения кузин Лилит, что наводило на мысль о том, что это у них семейное. Впрочем, если хорошенько повертеть головой и посмотреть на подруг-ровесниц, можно было убедиться: это семейное не только у них.

Как-то вечером сразу несколько кузин и тетушка Далиля, дородная дама лет семидесяти, чинно сидели за столом и попивали кофе, заедая его немыслимо вкусными Ашуриниными эклерами. Они рассказывали друг другу смешные истории из жизни родственников и соседей, периодически хохоча так, что в сервантах и необъятных книжных шкафах подрагивали стекла. В какой-то момент тетя Далиля отставила чашку, посмотрела на младшее поколение и изрекла:

– А здорово было бы, если бы Лиля купила квартиру где-нибудь тут по соседству. Вот представьте, пили бы мы так кофе каждые выходные, все время смеялись бы…

– О!!! – воскликнули все кузины хором.

Больше слов не потребовалось, нужны были только действия. Вернувшись в Москву, Лилит Ханум объявила дочери, что, как только той исполнится восемнадцать, они продадут их общую квартиру. Дочери купят квартиру где-нибудь в Москве, а мать сможет осуществить свою давнюю мечту и купить себе… нет, не квартиру, а дом, сад и виноград. Обе они смогут дружить на расстоянии и выносить мозг другим людям, неродным и которых не жалко. Продать квартиру в Москве, около метро да с умением Лилит Ханум упирать руки в боки и торговаться виртуозно и артистично, можно было задорого. Так и сделали. Дочка стала хозяйкой девичье-холостяцкой однушки в престижном районе, а Лилит отправилась на поиски дома своей мечты.

Мечта была такой сильной и страстной, что Лилит часто рисовала этот дом. Рисовала она так себе, но выходила вполне понятная картина: горы, солнце, виноградные лозы, плодовые деревья, дом и Смерть. Почему на рисунках неизбежно возникала Смерть, Лилит не знала. Смерть была в человеческом обличье и даже немного симпатичная. Лилит догадывалась, что это должно было что-то означать, но пока не знала что.

Итак, Лилит приступила к поискам дома мечты. Ашурина очень беспокоилась за московскую кузину: как бы строго ни соблюдались законы в постсоветском Кярманистане, но люди везде одинаковы: не обманешь – не продашь. Поэтому она попросила о помощи знакомого юриста Нателлу. Нателла, степенная пышногрудая красавица-грузинка, излучала уверенность и доброжелательность, при этом достаточно было одного взгляда на нее, чтобы понять: все хитрости и уловки продавцов она видит насквозь, будто в ее глазах спрятался рентгеновский аппарат. Она уберегла Лилит от одной мутной сделки, но со второй попытки покупка удалась. Вот как это было.

Месяц, отведенный на поиски дома, подходил к концу, но все дома, которые посмотрела Лилит, были с изъяном: один заложен за долги и не один раз, а дважды, другой – слишком старый, переживший так много землетрясений, что неизвестно, сколько в стенах под новенькой штукатуркой трещин, третий – слишком близко к реке, по берегам которой раскинулся город (бывали наводнения) – и так далее, и тому подобное. Уже четыре недели Лилит жила у Ашурины, создавая ей массу бытовых неудобств, которые гостеприимная кузина переносила стоически.

Когда до отъезда в Москву оставалось всего три дня, Лилит совсем раскисла. Ничего-то из ее затеи не вышло. Впереди была неизвестность и – страшно сказать! – неясно насколько затягивающаяся бездомность. В воскресенье Лилит отправилась в церковь, не особенно надеясь, что Всевышний возьмет на себя разруливание ее дел, ибо у него, скорее всего, имелись заботы поважнее. Однако она страстно помолилась о том, чтобы искомый дом поскорее нашелся.

После литургии все прихожане ассирийской церкви (к какой из многочисленных конфессий она принадлежала – не столь важно) собрались на трапезу. Лилит пила чай с весьма скорбным выражением лица, и собравшиеся за столом женщины поинтересовались, не случилось ли чего. Лилит поведала им о своей печали, и тут же выискалась одна, у которой соседи уже сколько времени все продавали и продавали дом, а продать так и не смогли. Эта женщина клялась, что у дома нет никакого подвоха, что он абсолютно новый, без всякой отделки, да к тому же сейсмоустойчивый. Что строили его не на продажу, а для себя, но вот обстоятельства повернулись так, что пожилые хозяева срочно должны переехать к детям в Россию.

В тот же вечер состоялась встреча с продавцами. Только на подходе к красивым серым воротам с белой полосой прихожанка призналась Лилит, что мааааленький подвох все-таки имелся: хозяева дома являются соплеменниками, а возможно, и прямыми потомками тех самых сомнительных личностей, что прогнали предков Лилит из Ирана.

– Буду торговаться как никогда! – только и сказала Лилит Ханум, человек отнюдь не мягкий, но по натуре не агрессор.

Позвонили в звонок. Дверь открыли двое – пожилой, но черноусый дядя Джафар и тетя Гуля в платке и пуховой накидке. Они очень скептически осмотрели московскую гостью с головы до ног, но впустили в дом. Дом представлял собой бетонную коробку, то, что на местном варианте русского называли «черный каркас». Из обжитой территории имелись только спальня с ядовито-розовыми стенами (от этого цвета у Лилит с непривычки случился приступ морской болезни) и пластмассовыми, выкрашенными под золото карнизами на окнах и неожиданно со вкусом отделанный санузел. Во дворе обнаружились еще один санузел и летняя кухня, также вполне завершенные. А вот остальные три комнаты и лестница между этажами (один этаж со двора был первым, но из-за горного рельефа быстро становился вторым, а другой начинался полуподвалом, а потом непринужденно выходил в сад) нуждались в полном цикле отделочных работ.